Белорусский театральный режиссер — о том, как объединить эстонскую и русскую публику
В репертуаре Русского театра Эстонии есть спектакль “Можно, я буду Моцартом?”. Отзывы критиков и зрителей весьма неоднозначны. Многие ругают постановку, при этом зритель на нее все равно приходит. Спектакль поставил известный в Европе режиссер, основатель и руководитель “Корняг-театра” в Минске, молодой хореограф Евгений Корняг.
Премьера состоялась в ноябре 2012 года и теперь, по прошествии двух лет, Евгений Корняг приехал в Таллинн, чтобы проконтролировать и подправить свою работу. В преддверии этой несколько отредактированной версии спектакля, которую зритель сможет увидеть на сцене театра сегодня, корреспондент Delfi встретился с режиссером.
Евгений, для чего вы приехали в Таллинн? В чем заключается ваша задача на данный момент?
Приехал напомнить, почистить. Когда спектакль играется, какие-то вещи могут актерами забываться, либо модернизироваться. Либо им что-то становится проще и они начинают пропускать какие-то важные моменты. Когда мои спектакли идут в Минске, контроль идет каждого спектакля. Здесь на каждый спектакль приезжать сложно, поэтому периодически спектакль надо контролировать, чтобы он не расплылся.
Сделаны какие-то кардинальные изменения?
Есть моменты, которые поменяли. Потому что поменялись актеры. Потому что этот спектакль я сочинял именно с этими актерами, исходя из их тел и из их органики. И рождались такие персонажи. Теперь надо что-то менять, так как это другой актер, и для него надо сделать другой рисунок. Если кто-то смотрел спектакль, то он ничего не заметит. Кардинально ничего переделано не было. Если менять что-то кардинально, то это уже будет другой спектакль. Я уже остыл от этого спектакля, поставил за это время другие и даже вчера на репетиции для меня были какие-то сюрпризы. Я забыл некоторые вещи. Это было интересно. Смотрел, как чужой спектакль. Мне понравилось!
Есть ли планы или предложения еще поработать в Эстонии?
Со мной никто не разговаривал, предложений не было, так что я не знаю. Мне нравятся актеры этого театра, я бы с удовольствием еще поработал.
В каких странах вы чаще ставите свои спектакли — помимо Белоруссии?
В основном сотрудничаю с театрами в Польше и Германии. Знаю польский язык, Польша близка Белоруси — по менталитету, да и язык похож. Поляки открытые, сумасшедшие, что мне безумно нравится, и мне легче чувствовать поляков. Ну и просто есть предложения. Я еще не отказывался поработать в театрах, куда меня приглашали. Особенно, если вменяемый театр и главный режиссер, то уже неважно, в какой стране.
Как часто вы сталкиваетесь со стереотипным отношением?
Везде уточняю, что я белорус. В связи с последними событиями это важно. Как-то в Польше владелец магазина меня выгнал, так как я заговорил по-русски. Я и своим студентам, когда они приезжают в Польшу говорю, чтобы уточняли, что они белорусы. Моментально меняется отношение к тебе. Здесь, правда, есть свои стереотипы — диктатура и Чернобыль.
Спектакль ставили для детей в Германии… Вся сцена засыпала песком. В определенный момент актеры начинают песок сыпать, песок подсвечивается, своеобразное файер-шоу из песка, чтобы увлечь маленьких зрителей, и потом кто-то сказал: “А, это Чернобыль был”. То есть белорусы будто бы ни о чем кроме диктатуры и Чернобыля говорить не могут.
И даже после “Моцарта” я читал, как кто-то писал: “А, это он делал про Белоруссию и диктатуру”. А в начале этого текста было, что на спектакль автор ехал на машине и в соседней машине громко играла музыка. И он пишет, что если был бы автомат, то взял бы его и расстрелял. А потом о том, что спектакль про насилие — про Белоруссию. Нет, это про него, про то, что он готов проявить агрессию и насилие к ближнему.
Что сегодня принимает публика? В разных странах по-разному?
Да, совершенно по-разному. В Белоруссии театр такой… семидесятых. Они вообще не принимают современного. Белорусского зрителя, например, пугает, что спектакль будет идти на немецком языке с субтитрами. Люди отказываются читать. Как только приглашается какой-то театр из России, даже если это Богомолов, зал продан, потому что там не будет субтитров, будут говорить по-русски. В Польше, например, привыкли к субтитрам. В польском кинотеатре Мэрил Стрип никогда не будет говорить на польском языке. Зритель привык и хочет слышать оригинальный голос актера. В белорусском театре нет эксперимента, все без риска. Все какое-то тухлое. В государственном театре — блок на современный театр.
А как вам Эстония, зритель в Эстонии?
Мне нравится, но страна холодная, люди здесь закрытые — и эстонцы, и русские. Все держат дистанцию. Особенно это чувствуется после Польши. Чувствуется разделение между русскими и эстонцами. И мне некомфортно от этого. В Белоруссии есть единство. Мы не делимся на белорусов и русских, все вписываются.
Про зрителя здесь сложно говорить, так как тут два зрителя — эстонский и русский. И мне говорили, что на спектакль пошли и эстонцы. “Можно, я буду моцартом?” — это спектакль вне формата. Его надо расшифровывать, там не говорят, там разговаривают телом. Там много знаков, которые надо понимать или пытаться понять. В Таллинне на премьерах была какая-то очень напряженная ситуация, и я видел уходящих зрителей, слышал, что это не то. Есть разные отзывы. В Польше бы это шло лучше. В Белоруссии это бы тоже шло лучше, как ни странно. Здесь есть две разные вещи: люди идут в Русский театр, у него одна репутация, и никто не знает, какая репутация у Корняга. Я уже давно перестал ходить в театры. Я хожу на режиссеров. Потому что я понимаю, что это будет.
Мне кажется, что Русский театр в Эстонии должен существовать для эстонцев. Ведь все страны занимаются пропагандой своего искусства. В Белоруссии, например, есть Институт Гете. Немцы привносят свою культуру в мир белорусов. Когда русский театр в Таллинне существует для русских, мне непонятно. Это то же самое, что ты едешь в Испанию, видишь надпись “Белорусская кухня” и идешь есть туда. Глупо!
Что, по вашему мнению, нужно сделать, чтобы эстонский зритель пришел в Русский театр?
Понять, чем живет Эстония. Чтобы делать что-то для эстонцев, надо пожить здесь 2-3 года и выучить язык, только тогда можно что-то говорить зрителю, потому что поляков понять мне легче. В Польше искусство уже может существовать на экспериментальном уровне, не объясняя себя. И туда зритель пойдет.
Здесь — нет, здесь надо объяснить, здесь надо быть чуть проще, чуть легче. Мне казалось, когда я приехал — а, это Европа уже здесь поймут! И перемудрил спектакль — сделал так, как хотел. Сейчас, естественно, если бы я делал, я делал бы по-другому — чуть быстрее, живее, больше юмора. Надо делать такой театр, чтобы на него хотели пойти эстонцы. Как? Делать хороший театр. Не рассчитывать на бабушек, которые скучают по русскому языку, а затрагивать действительно актуальные проблемы, которые существуют.
В России большая традиция театра, но не всегда Станиславский необходим театру. И сейчас, мне кажется, он все в меньшей и в меньше степени необходим. Есть тысячи языков, одного рецепта нет. Надо просто чувствовать, что нужно здесь и сейчас. Надо объединять эстонскую и русскую публику. Искать точки соприкосновения. Делать что-то, на что захочет идти разная публика. Язык не всегда нужен для общения.
