Мы из “дурдома”, здрасьте!
Испытание
Вы, конечно, помните эти жуткие люминесцентные лампы, которые жужжат в больничных коридорах и палатах, госучреждениях, организациях и всевозможных кабинетах? Весь спектакль это жужжание с нами. Тот самый “унылый и окаянный вид”, который так понятен нам в жизни и о котором проницательно упомянул когда-то в “Палате № 6” Антон Павлович Чехов. Мотивы именно этого рассказа и романа Кена Кизи “Над кукушкиным гнездом” взяты в новой театральной работе в основу размышлений.
“Можно я буду Моцартом?” — спектакль-испытание. Лампы, музыка, движение, больничные койки, трансформация и провокация, а самое главное — блистательная игра актеров, четко выраженная режиссерская позиция и остро заточенные вопросы, которые все действо нещадно колют зрителя тонкими пиками.
Уже дома, на мягком диване, и через день-два в буднях быта — в толпе троллейбуса или в очереди магазина — я понимала, что “Моцарт” держит меня своими цепкими руками. Жалостью, ощущением удушливого лазарета, грустными лицами горожан… Ведь эта театральная работа отнюдь не о душевнобольных, а о нас с вами, о хвором обществе, в котором давно уже обесценились добро и порядочность, в котором правит бал одиночество, процветают черствость и бездушие, обман и деньги, где ласковое слово на вес золота и где “странновато как-то” проявлять духовную щедрость.
Мы все — пациенты
В этом зрительном зале все мы — пациенты. Одежда, брошенная актерами на креслах, — яркое тому подтверждение. Сняв цивильное, они остались в белых бесформенных рубахах и ушли на сцену, точнее — в больничную палату (или в нашу повседневную жизнь?). Кем-то непонятые, чем-то обиженные, недолюбленные, не расправившие крылья…
Порой мы смеемся над собой, говорим: “Живем как в дурдоме”. Охотнее, конечно, подтруниваем над другими: “психушка по нему плачет”, “чокнутый какой-то”, “явно с прибабахом”! Если кто-то связан с творчеством или не такой, как все, — значит чудак беспросветный! Не предает, по головам не ходит, не рвет карьеру — придурок странный… Альтруист и добряк — идиот… Если способен еще и на сочувствие — юродивый…
На самом деле мы живем в таком пространстве и времени, где многие вроде как “нормальные” волей-неволей становятся “пациентами”: то как заложники системы, то в результате удушающей невостребованности, то от неожиданного предательства и вечной борьбы за выживание.
Потому и развешана на креслах в зрительном зале эта странная, “ничейная” одежда. И ее много! Сбоку от меня, например, висела черно-оранжевая фуфайка, размера L, с надписью Persоnal. Впереди маячил светлый мужской пиджак в чуть видимую голубую клетку, чуть поодаль — красная молодежная джинсовка, через три ряда — кофточка в цветочек, а самой мне выпало сидеть “верхом” на белой мужской сорочке.
Ощущение, прямо скажем, не из ловких, чем-то напоминающее картинки Освенцима с горами очков и одежды. “Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен кто-нибудь сидеть в них. Не вы — так я, не я — так кто-нибудь третий…” — говаривал чеховский доктор.
Вот что-то грохнуло сбоку, а это, оказывается, человек упал и тащат его волоком, как кучу тяжелого мусора, а потом еще и садятся сверху. Что поделать, дурдом диктует свои законы…
Вы хорошо себя чувствуете?
К середине спектакля стало ясно, что болевой порог уже пройден, что нутро не может болеть еще сильнее, а шок не может быть более шоковым… Но вставать и уходить было катастрофически невозможно, потому что эту чашу надо испить до дна. Хотя бы для того, чтобы стать потом сильнее.
Я не знаю, как актеры это играют и выдерживают. Это безумно тяжело. И морально, и физически. Таким ролям можно отдаваться только полностью, до каждого капилляра. Играть с сухим носом в данном случае невозможно. Тем более когда драматическое действо тестно переплетено с пластическим.
- Доброе утро! Что вы видели во сне? — говорит красивая, холеная, гладко причесанная медсестра (Ксения Агаркова), всегда любезно-сияющая, всегда настроенная на позитив. — Вы хорошо себя чувствуете?
Это пластмассовое создание исполняет свои обязанности согласно реестрам, формулярам, памяткам и бланкам. Это так положено — всегда улыбаться! Это так принято — укладывать нестандартность и талант в прокрустово ложе кем-то выработанных норм и правил. Это так надлежит — общаться с “убогими и сирыми” с оттенком покровительственного всепонимания, за которым кроется пустота…
Любые выходы пациентов “за рамки”, любые неповиновения тут же вызывают карательные действия, то есть электрическое лечение, которое производит все та же милая медсестра. Ее лечащая рука беспощадна, она повелевает и глумится, и всегда знает, как надо, и задает тон жизни.
И после профилактики — все в порядке: тишина достигнута, ангелы ощипаны, крылья смыты, полы протерты. Не подкопаться, все по инструкции, как принято и положено.
Вот так же снисходительно и “мягко” разговаривают с нами порой чиновники и менеджеры, функционеры и должностные лица.
Вот именно с таким настроем, в стерильном мире формуляров и пластмассовых улыбок: “Да-да-да, хорошо! Доброе утро! Вы хорошо себя чувствуете?” Ничто дурное не должно нарушать покой таких людей. Ни горе, ни болезнь, ни нужда… Все только по графику и статистике отчетности. Согласно прожиточному минимуму и прейскуранту, социологическому исследованию или тому, что сказали сильные мира сего.
Я видел горе!
- Мистер Джошуа! Что вы видели сегодня во сне?
- Я видел горе!
- Хорошо! — отвечает, улыбаясь, кукла-медработник.
- Мистер Сандей! Что вы видели сегодня во сне?
- Столько раз меня оскорбляли, что я родился мертвым… Жизнь была тяжелой. 24 года я мертвый… Больше никаких сил…
Монолог каждого пациента становится для зрителей электрическим разрядом шоковой терапии.
И уж совсем невозможно терпеть, когда в больницу сдают маленькую девочку (Полина Давыдова), которая надоела своей собственной гламурной маме, и бабулю (прекрасный эпизод Любови Агаповой!), что в силу почтенного возраста нуждается в особой ласке и заботе.
- Мама любит тебя, мама заплатит!
Чтобы ребенок вел себя по удобной, взрослой инструкции, чтобы не мешал стильной упаковке нарядного маминого платья, высоким каблукам и брэндовым темным очкам. Некогда, однако, возиться со старыми и малыми, ритм жизни не тот и ценности другие. Когда рассусоливать с лаской и добротой? Гоу-гоу, вперед-вперед! Поэтому и бабушку в инвалидном кресле — тоже на свалку… И нечего цепляться руками!
- Бабуля, вообще не понимаешь ничего? — кричит внучка в наушниках.
Бабуля цеплялась, конечно, до последней возможности, но ее тоже в конце концов сдали. А все, что ей было нужно, — внимание и теплое прикосновение. Но в “нормальной” жизни — это ведь самое сложное! И неслучайно “больные” в палате ее понимают, среди них эта ласка востребована, понятна и естественна. Они умееют ее брать, как великую ценность, и отдавать от всей души.
Полюбить актеров
Прошу прощения, но я сейчас жестко. В буреломе прошлого сезона, в этой адовой мясорубке увольнений и выяснений отношений на фоне хвалебной отчетности в прессе, до сих пор не случалось для меня спектакля, благодаря которому я смогла бы полюбить молодых актеров, совсем недавно появившихся в нашем театре. То, что я видела, было по меньшей мере стыдно и грустно. “Хиты 20-го века”, “Игроки” и “Мушкетеры” меня просто-напросто убивали.
Дюма был зашаркан бесконечно елозящей перед носом публики шторкой, стуком чемоданов и вздернутыми на дыбу женщинами… “Хиты” унизили меня как зрителя, поскольку такие, с позволения сказать, работы в репертуарном (не самодеятельном!) театре не могут показываться нигде и никогда…
На “Игроков” очень надеялась, но опять не случилось. Слишком много обмана в рекламной кампании, а на сцене неискренне и неталантливо, а порой опять-таки самодеятельно-курьезно. Произнесение текста, увы, не есть спектакль. Тем более когда видел в Петербурге гоголевскую классику, выполненную почти в той же эстетике, но с совершенно иным потенциалом.
Одним словом, после “Игроков” я сломалась и поняла, что больше такого “театра” видеть не могу и не хочу.
И вот теперь ликую и говорю с огромной радостью “браво” и “спасибо” всем без исключения актерам спектакля “Можно я буду Моцартом?” — и молодым, и более опытным: Ксении Агарковой, Наталье Дымченко, Александру Жиленко, Даниилу Зандбергу, Дмитрию Кордасу, Ивану Алексееву, Александру Синяковичу, Анне Марковой, Любови Агаповой, Полине Давыдовой. Просто молодцы! Сделали достойнейшую работу. Всеми нервами наружу, всем мясом напросвет.
Мама любит меня!
Особые слова восхищения предназначены актрисе Наташе Дымченко (мисс Дымовски).
- Мама!
От этого “мама”, произнесенного Наташей, мгновенно брызнули слезы.
- Мама! Я стою в белом платье и знаю, что я должна умереть… почему-то… Не хочу умирать, но надо… Странно… странно, странно…
Вы меня простите опять же. Как можно было уволить Наташу Дымченко в конце прошлого сезона? Это просто какая-то Палата № 6… Я очень рада за вас, Наташенька, что вы заслуженно и вновь в театре. И вы в этой роли прекрасны и талантливы. И вашу героиню нестерпимо жаль, и ваш взгляд рвет нервную систему в мелкую труху: всю степенность, выстроенную правилами поведения в обществе, и связанную валерьянкой успокоенность… И ваша хрупкая фигурка в белой рубашке вот уже столько дней — внутри сознания. И ваша фраза “Мама любит меня” не просто заполнила глаза зрителей слезами, но поставила диагноз и вынесла приговор… Тем, кто калечит и убивает своих близких нелюбовью и невостребованностью.
Слова благодарности — актрисе Ксении Агарковой! Наполненная, многоликая роль и безусловная удача красиво в ней раскрыться. Безусловно, гвоздь существования Ксении в “Моцарте” — это пластмассовая дама-медработник! Успех достигнут, поскольку большего омерзения я давно не испытывала! Прекрасно, Ксения! Мне хотелось выскочить на подиум и покусать вас, настолько узнаваемым получился образ! Тогда и меня бы на лечение? Карающей электрической рукой?
Также запомнились и мучили тоской невероятные глаза и лицо Александра Жиленко. Это укол в самое сердце. До сих пор болит, Александр, спасибо.
И всем спасибо. Правда.
Ангел без трусов
Пластические постановки хороши еще и тем, что зрителю предоставляется право самому домысливать увиденное и трактовать его так, как воспринимает душа. Но есть несколько “но”…
На мой взгляд, не стоило раздевать донага Александра Синяковича. Это лишне. Мы и так все поняли. Корочки с болячек уже содраны предыдущим действом и даже щедро политы неразбавленным медицинским спиртом. Это обнажение мной лично воспринималось как некое режиссерское недоверие зрителю. Чтобы дожать болевой шок. Но порог этой боли уже пройден. Все и так обнажено до предела! Босые ноги, голые тела в белом трикотаже трусов на фоне больничного интерьера — это настолько красноречиво, беззащитно, открыто и беспомощно, что дожимать ничего не надо.
Я, конечно, по достоинству оценила гениталии Александра: с достоинством очень достойно, я бы даже сказала — красиво. Но зачем мне это видеть? А ему мне это показывать? Я, конечно, помню чеховское “ангелы одиночества не знают” и понимаю, что херувим вряд ли парит над землей в трусах, но все же… не стоит так сильно привлекать внимание к копчиковой кости.
Если в качестве эпатажа — то да, если в качестве эмоционального воздействия, то перебор.
Ведь распятый на поднятой кровати-“кресте” ангел прикрыт исподним и нисколько от этого не проигрывает. К тому же не представляю, как актер переносит в голом виде все трюки, когда его телом жестко вертят по грубой каталке, — наверняка, это по-человечески физически больно!
Александр, в любом случае спасибо вам! Белье — лишь частности, а роль ваша очень хороша. Причем я нисколько не возражаю против всех остальных раздеваний в спектакле, они понятны, логичны и органичны.
Будем жить?
Еще один момент, вызвавший сомнения: произнесенная в начале спектакля фраза “Мне и в жизни чернухи хватает, еще в театре на это смотреть!” Это как забегание вперед, как некое заигрывание со зрителем, как заранее принесенное извинение. На мой взгляд, не стоит. Тот, кто поймет, — будет благодарен, а тому, кто воспримет это исключительно как чернуху, вы все равно ничего не объясните.
Конечно, шедшие в театр как на праздник, получили жесткую пощечину. В этот раз зритель в зале должен не развлекаться, а трудиться. А это не всем хочется делать.
К тому же, по моему мнению, такой неординарный спектакль должен присутствовать в театре в канве крепкого, добротного репертуара, сотканного из качественных постановок самого разного характера, — широкого спектра классики, комедий, драмы, человеческих историй, одним словом, спектаклей сильного Русского театра, который не просто выживает, а живет и процветает.
Для меня пока таких постановок мало… Или скажем честнее — почти нет. Особенно на большой сцене. Но я их с нетерпением жду. И от нового руководства, и от новых режиссеров. А актеры наши все могут. И все сыграют. Только не убивайте их. Не увольняйте.
И еще, пожалуйста, большая просьба! Сделайте наконец достойную телевизионную рекламу. Вышедшая к премьере — совершенно не отражает сущности постановки. Сколько же можно использовать в клипах куски репетиций, где почти всегда все в одинаковых растянутых трениках? Аморфно и никак не сподвигает зажечься, побежать и увидеть!
А “Моцарта” обязательно надо посмотреть. Прожить этот “жизненный” дурдом. Он тяжелый, но он про нас с вами… Мы ведь слушаем прекрасную грустную музыку? И находим в ней наслаждение и духовный отклик. И после таких театральных работ (как и после магических нот Вольфганга Амадея) становимся чище и добрее.
Только хочется помнить, что пока один поет красивым голосом “Крейзи”, кто-то другой мается и страдает в темноте, крючась от боли и страха, но сочиняя “Реквием” или “Волшебную флейту”.
Конечно, не бывает ночи, в которой не светилось бы хотя бы одно окно. Но случаются периоды тьмы и одиночества, когда один-единственный телефонный звонок способен вырвать тебя из сужающихся петлей обстоятельств и удушливого полиэтилена, которым так “заботливо” накрылись в конце спектакля пациенты клиники.
Но в кромешной темноте зрительного зала телефон все-таки звонит. Спасительный. В кармане пиджака, который оставлен на соседнем кресле. И в той самой кофточке в цветочек… Значит все-таки будем вместе? Будем жить? И надеюсь, что не в “дурдоме”.
