Так что же стало с уголовным делом Марьянова через год после смерти артиста? Мы позвонили вдове Дмитрия Ксении Бик, но она смогла только сказать, что расследование не закончено. Дело начинала вести полиция, потом его передали в СК Подмосковья. А буквально на днях уголовным делом по факту смерти Марьянова занялось Главное управление МВД России.

Многие предрекали, что наказание понесет директор центра “Феникс” Оксана Богданова, ведь вопрос стоял об оказании услуг, небезопасных для жизни. Сама Богданова держалась уверенно, ходила на ток-шоу и яростно отрицала, что в центре Марьянову могли давать сильнодействующие препараты (хотя их обнаружила в его крови экспертиза).

В одном из номеров еженедельника “КП” бывший сосед Марьянова по палате Борис Котов поведал о непростых порядках в этом заведении. Теперь другой бывший пациент “Феникса” — Роман Истомин согласился рассказать “КП” о последних часах жизни артиста, все происходило на его глазах.

“Просил кефир, шоколад и электронные сигареты”

- Меня в реабилитационный центр “Феникс” определила мать из-за алкоголизма, — говорит Роман Истомин. — Приехали мужики, на руки мне наручники — и в машину. Пробыл там год и три месяца. И сполна вкусил “прелестей” обитания там!

Вскоре после того как Дмитрия Марьянова к нам привезли, у него случился припадок. Ему дали таблетки, стало лучше. Я с ним весь вечер просидел, помню, разговаривали почему-то про сериал “Бригада”. И в следующие дни частенько с ним общались. Он парень свойский, простой, добродушный. Все переживал за съемки, которые у него должны были начаться 8 октября.

Сначала он жил вместе со всеми в большой комнате на семь человек. Но через несколько дней его перевели в отдельную палату. Видимо, за него больше заплатили. Дмитрию разрешалось пользоваться телефоном, что обычно всем запрещено. Мог в любое время обратиться, и ему давали телефон или ноутбук — по первому требованию.

Мне разрешали выходить из центра — доверяли. Других не выпускали, это был закрытый объект, в котором даже курить под наблюдением выводили. Меня же посылали в ближайший магазин по просьбам Марьянова. Он просил купить ему кефир, шоколад, сигареты электронные. Его самого не выпускали.

В центре буквально за любую провинность полагалось наказание — например, писать фразы (см. “Дословно”), молчать, не спать сутками, стоять по много часов на стуле. Я вот часто стоял на стуле. Еще было наказание “горячий стул” — когда ты сидишь, а все тебя костерят на чем свет стоит, унижают, обзывают, матом кроют. А ты должен слушать и терпеть. Психологически это сложно. Помню, одному реабилитанту дали наказание — стоять целый день на ногах. За то, что он говорил, что держат его здесь незаконно. И он стоял даже во время приема пищи.

Я не видел, чтобы Марьянова наказывали теми же унизительными методами, через которые прошли все мы. Но в духоте он точно сидел. Проветривать помещение было запрещено, после того как двое пытались совершить побег. На все пластиковые окна поставили замки, и невозможно было окна открыть больше чем на три сантиметра.

Марьянов был удивлен здешними порядками…

Успокаивали галоперидолом

- Ухудшение состояния Дмитрия пошло 8 октября, когда его не отпустили на съемки, куда он так рвался. Марьянов и жене звонил, говорил: почему не отпускают? Я не раз слышал его разговор с персоналом: мол, ребят, мне надо ехать. Но они отвечали: “Подождите, вас заберут”. Дмитрий спрашивал меня, есть ли шанс вырваться. Я отвечал, что сам уже здесь больше года и конца-краю не видно.

- Как себя Марьянов вел?

- Был изначально в подавленном состоянии. Видно было, что он находился в запое. Потом стал приходить в себя, начал планировать дальнейшую жизнь. После съемок хотел поехать с женой на отдых. Но, видимо, супругу убедили, что рано ему еще уходить… Дмитрий стал вещи собирать: мол, все, я уезжаю. Его не пустили. Тогда он начал крыть матом сотрудников. На фоне стресса у него ухудшилось самочувствие. Вел себя буйно. Это расценили как сопротивление. И персонал центра — сами бывшие зависимые — приняли решение его “закалывать”. Вводили ему галоперидол и другие препараты через каждые два часа.

После укола минут через 20 у Дмитрия речь становилась заторможенной, путаной, координация движений нарушалась. Но как только он в себя приходил, снова требовал, чтобы его выпустили, и персонал снова ему что-то колол…

Кричал в отчаянии: “Помогите!”

- В свой последний день жизни Марьянов утром мне пожаловался, что спина болит. Я ему посоветовал обратиться к персоналу — может, продуло. Но они не отреагировали. Это было часов в 9 утра. В районе 13 часов я услышал крик Дмитрия: “Помогите!” Я первым к нему прибежал. Он едва стоял, держась за косяк. Ему трудно было двигаться. Говорил тяжело. Попросил, чтобы вызвали “Скорую”, сказал, что нестерпимая боль в спине и ноге, плохо очень. Я сказал персоналу центра, они отмахнулись: мол, это он сбежать хочет — требует неотложку, чтобы из центра улизнуть. “Скорую” решили не вызывать.

Через два с половиной часа я снова услышал хрипы из комнаты Дмитрия, заглянул — он уже не мог стоять, пытался ползти, словно был в агонии. Умолял вызвать “Скорую”. Его крики и стоны слышал персонал. Мне сказали выйти. Что они с ним делали, не видел, но на время он угомонился. А они сказали, что похоже на белую горячку, бредит. На самом деле было уже видно, что человеку реально очень плохо. Он начал задыхаться.

И лишь спустя еще полчаса персонал (а это все были волонтеры, сами бывшие зависимые, врачей в центре не было) всерьез забеспокоился. Пульс потрогали — не прощупывался. Пытались замерить давление — тонометр его не показывал. Тогда решили вызвать “Скорую”. Но лишь после того как с Богдановой (директором центра. — Ред.) переговорили по телефону: можно или нельзя так поступать? А состояние Марьянова уже было плачевным. “Скорую” вызвали в 18.40, когда Дмитрий издавал фактически предсмертные хрипы и начал синеть. Если бы в час дня обратили внимание на его просьбы о помощи, можно было бы спасти человека!

Как я понял, в “Скорой” сказали, что все бригады на вызове. А в этот день в центр приехал на своей машине мой знакомый, бывший реабилитант. Он уже прошел весь курс, приезжал показаться и поговорить с психологом. Он предложил свою помощь: мол, готов отвезти Марьянова. Волонтеры центра согласились, вызов “Скорой” отменили. Я видел, как Дмитрия выносили к машине. Идти сам он уже не мог. Признаков жизни не подавал, не говорил. Он был в шортах, и я увидел, что ноги у него неестественного цвета, с синим отливом. Я в ужасе подумал, что все, умер.

Потом сказали, что он якобы скончался по дороге в больницу. Не уверен…

“Молчал из-за угроз”

- Я долго молчал, потому что боялся сотрудников центра. Они знали, что я все видел, — поясняет Роман Истомин. — Мне персонал центра сказал: если я что-то сообщу полиции насчет смерти Марьянова, то они сделают все, чтобы заточить меня в другой центр с более жесткими порядками. А это они умеют делать. Поэтому я заявил полиции, что ничего не видел… И лишь когда вышел оттуда, наконец могу рассказать правду.

Вскоре после смерти Марьянова персонал почти весь разбежался: понимали, что будет уголовное дело и надо делать ноги. В центре остались я и еще один реабилитант. Мне просто некуда было идти. Я остался без жилья в Москве, фактически бомжом. Мать продала мою квартиру, чтобы оплачивать лечение. Меня в сопровождении персонала “Феникса” привезли подписать документы… Я плохо отдавал себе отчет, что это так серьезно, да и выбора у меня не было — в центре была система наказаний за любое неповиновение. Не я один за время пребывания в том заведении остался без жилья, а некоторые, знаю, продавали машины…

Теперь я вынужден скитаться, снимаю жилье и тружусь разнорабочим. Надеюсь, виновных в смерти Дмитрия накажут.

Поделиться
Комментарии