Максим Покровский: „Если цвет нации в России сгнил, то чего ждать от нации?“

Лидер группы „Ногу свело!“ в беседе c DW — о песнях против войны в Украине, последствиях своей антивоенной позиции, украинских корнях, концертах в аннексированном Крыму и возможности музыкантов пробудить российское общество.

После вторжения России в Украину музыкант и лидер группы „Ногу свело!“ Максим Покровский записал пять песен, осуждающих войну и российскую агрессию. Последняя на сегодняшний день, „Украина“, была выложена на YouTube-канале группы 12 июня, в день России, и за неделю набрала почти три миллиона просмотров. DW поговорила с Максимом Покровским, с 2019 года живущим в США, о последствиях открытого высказывания антивоенной позиции, неоднозначном отношении украинцев к песне „Украина“, выступлениях группы „Ногу свело!“ в Крыму после российской аннексии полуострова и возможности музыкантов достучаться до россиян.

— С начала вторжения России в Украину и на сегодняшний день вы записали пять антивоенных песен. В какой момент вы решили, что будете открыто высказывать в песнях свою антивоенную позицию?

— Это было даже не решение, это было очень родственное чувство, но другое. Когда началась война, мы находились в шоке. А буквально через один-два дня я подумал: господи, ведь в наших руках есть мирный инструмент. Мирный и очень действенный инструмент. Это, разумеется, песня. И вот тогда было принято решение предложить коллегам сделать совместную песню.

— Почему в итоге совместной песни не получилось?

— Вопрос, наверное, все-таки к коллегам. Но, скажем, не ко всем. Скажем, не к Дмитрию Спирину из группы „Тараканы“. Димон был „за“. Еще пара-тройка людей поступили по-мужски и хотя бы честно мне написали, не глядя в глаза, но тем не менее: „Очень сейчас тяжко, брат, не могу“, „Уезжаю“ или „Семью перевожу“. Почему отказались остальные, я не знаю.

Я очень надеюсь, что большинство из них отказалось, потому что они настолько крутые, что „Ногу свело!“ для них недостаточно достойный партнер. Это сейчас ирония, сарказм. А так они хотят хором высказаться против войны и сделать коллективную песню. Просто пока у них руки не дошли. Повторюсь еще раз для тех, кому непонятен мой сарказм, - сарказм присутствует.

— А вы ко многим вашим коллегам по цеху обращались?

— Не очень, но к достаточному количеству, чтобы понять, что могла бы быть неплохая компания.

— Вы сознавали, что ваше антивоенное творчество лишает вас значительной части российской аудитории?

— Разумеется, осознавал, но это не очень сильно нас беспокоит. Главное, что мы сохраняем всех тех, кто не поддерживает войну. Есть артисты, я могу не называть их, их и так все все знают, которые пишут пресс-релизы на своих ресурсах и говорят, что они на своих концертах приветствуют представителей всех точек зрения. Главное, чтобы их объединяла музыка. Комментировать такой подход я не хочу. Могу только сказать, что нам он не подходит. Поэтому это — такая себе потеря аудитории. Слава Богу, что мы ее потеряли.

— После выхода песни „Поколение Z“ в отношении вас возбудили проверку на предмет дискредитации российской армии и экстремизма. Вас не пугает уголовное преследование и то, что при худшем раскладе вы рискуете вообще никогда не вернуться в Россию?

— Меня это не может не пугать, потому что любому человеку свойственно чувство страха или чувство испуга в момент получения негативной информации. Почти у любого человека присутствует инстинкт самосохранения. Значит, так на роду мне написано. Значит, в худшем раскладе, как вы говорите, я не вернусь в Россию.

Разумеется, я хочу рано или поздно вернуться в Россию. Мне есть зачем, к кому и к чему возвращаться в Россию. Но если мне не удастся вернуться, значит такова моя судьба. Мир достаточно большой, и я достаточно свободно в этом мире себя чувствую. И я, и моя семья. Мы вроде как в порядке.

— Давайте поговорим о вашей песне „Украина“. В своем аккаунте в Instagram вы написали, что 34 года существования группы вы шли „непростыми путями для того, чтобы в этой точке, в этот конкретный момент времени появилась на свет именно эта песня“. Почему вы считаете ее настолько важной в своем творчестве?

— Ну, наверное, это очевидно: во-первых, потому что это глубоко изнутри. Во-вторых, потому что это всё-таки смелый шаг. С точки зрения тех струн, которые мы дергаем, которые мы задеваем в человеческих душах и сердцах. Ну и просто потому, что в этом одном слове сейчас — все наши мысли. И не только в слове. Мне кажется, что если эта песня останется после меня… Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что после меня останется не столько песен, сколько после Beatles, но если одной из тех немногих, которые останутся, будет „Украина“, мне будет... нормально.

— Для людей в какой стране вы её писали — в Украине или в России?

— Я её писал, разумеется, не только для людей в Украине, но в основном для них. Сейчас мы видим, какое количество живущих в России и не только в России полукровок, таких, как я, разрываются на части. Причем я вследствие каких-то внутрисемейных причин разрываться — разрываюсь, но это не то, что меня прямо раздирает каждую секунду, хотя у меня там остались близкие люди. Но уже не так много. Но есть те, у кого там мамы, папы... И получается, что многие нам пишут. Да, Украина — это моя вторая половина.

— У вас же прямые родственные связи с Украиной?

— Более чем. Моя мама — уроженка города Днепропетровска. Как я уже сказал, сейчас у нас там не так много близких, но они есть. Включая мою тётю. Я в Украине в своей жизни бывал нечасто. Но у меня есть прекраснейшие детские воспоминания, которые навсегда останутся. Когда ты просыпаешься в поезде „Москва — Днепропетровск“ уже на территории Украины и слышишь: „Говорить радiо Київ“, — и мелодия такая… (поет).

— Это песня „Знову цветуть каштани“, позывные радио „Промiнь“.

— Серьезно? Ну вот, как можно это не помнить? Я вспоминаю какие-то, знаете, разговоры, близких и не очень близких родственников, какие-то разговоры о родственниках нашей украинской ветви. Очень хорошо помню, как у мамы менялся акцент, когда она приезжала туда. У нее сразу же такая „г“ мягкая появлялась…

— А вы говорите по-украински хоть немного?

— Нет, к своему огромному сожалению, не говорю. Я очень хорошо знаю и чувствую эти интонации, но я боюсь ими бравировать, потому что сейчас люди в Украине чрезвычайно чувствительно относятся к такому. Сейчас не тот момент.

— Слушатели вашей песни в Украине разделились на два лагеря: одни благодарят вас, другие чувствительно отреагировали на строчку „Украина - моя вторая половина“ и на слова „от Днепра и до Берлина“, „отсекающие“ от страны Правобережную часть — до Днепра. А один из наиболее часто встречающихся в соцсетях комментариев украинцев: „Почему мы в Украине вообще должны слушать русских исполнителей? Почему они от нас не отстанут?“

— Легче всего разобраться с последним комментарием. Никто не должен, никому это не навязывают. На площадях и улицах городов из громкоговорителей наша песня не звучит. Заставкой к новостям и саундтреком к телепередачам, документальным фильмам она не стала. Что касается первого вопроса — да, всё понятно. Более того, это не только моя вторая половина, это вторая половина огромного количества людей. А почему „от Днепра до Берлина“? Потому что моя личная связь именно с Днепром, потому что по мамочке мои корни находится в Днепре. Это личная песня. Я просто ею поделился.

Но важно еще и то, что те, кто высказываются по этому поводу, на мой взгляд, — это две группы людей. Первая группа — те, кто сейчас ранен и исключительно раним. И в общении с этими людьми не может быть ничего, кроме терпения. Кроме сострадания и кроме понимания. И я не лишу себя какого-то достоинства, если я посмотрю этим людям в глаза и скажу: „Дорогие мои, пожалуйста, будем молиться, чтобы был мир. И верьте, что я это сделал от всей души и от всего сердца. Если вам сейчас не хочется это слушать, не слушайте“.

Вторая категория — это люди, которые решили, что я почему-то должен отчитываться. Это люди, которые могли и не пострадать, и дай бог им, их родным, близким, их бизнесам, их хозяйствам, чтобы они дальше развивались, чтобы они дальше могли помогать, принимать беженцев, арендовать им жилье, желательно со скидками.

Я желаю это каждому из нас на территории любой страны земного шара. И вот в этом случае у меня нет совершенно никаких причин вообще что-то объяснять. Мне ничего не надо от Украины, абсолютно. Мне нужно только одно: чтобы светило солнце, чтобы все были живы-здоровы, чтобы закончилась война.

А те, кто скажут: „Иди сейчас к своему Путину и скажи это ему“… К счастью, он не мой, я ему не могу этого сказать. Всё, что я могу сделать в этой ситуации, я делаю. Я уже давно пытаюсь держаться подальше от него, но я не отрекаюсь от своей России, от той части думающей, сострадающей России. И вам, мыслящие, прекрасные, великодушные украинцы, вам и не надо, наверное, чтобы я от нее отрекался. Потому что кому нужен отрекающийся и перебегающий? Никому не нужен. Я не отрекаюсь и не перебегаю. Я просто с вами — в той форме, в которой могу и хочу быть от всего своего сердца.

— Я не могу не задать вам вопрос о ваших концертах в Севастополе после российской аннексии Крыма. Как вы относитесь к этому сейчас?

— Я безумно рад, когда мне задают этот вопрос, потому что на него нужно дать ответ. В Украине нет закона, который запрещает российскому коллективу или русскоязычному коллективу выступать перед аудиторией на аннексированной территории. Закон касается соблюдения паспортного режима, который я нарушил. Почему я его нарушил? Потому что был дураком. Потому что я не уделил этому достаточного внимания. То, что я был занят в жизни другими вещами, никаким образом не освобождает меня от ответственности. И эту ответственность я понес. Моя нога не ступала на украинскую землю ровно столько лет, а может быть, даже и больше, чем предусмотрено.

Но я никогда не одобрял аннексию Крыма. Начиная с какого-то момента, я начал высказываться более громко, начиная с недавнего момента, с песни „Поколение Z“, я начал высказываться об этом в текстах своих песен. Если можно было бы вернуть время назад и стереть из нашей карьеры эти концерты, я был бы рад вернуть время назад.

Но с другой стороны, еще до войны, скажем, на десятые-двадцатые числа февраля, наш официальный ответ любым приглашающим выступать нас на территории Крыма был таким: мы готовы, но только в том случае, если мы сможем въехать на территорию Крыма, соблюдая процедуру, предусмотренную украинским государством, которому принадлежит эта территория.

— Достойный ответ.

— Спасибо.

— Все ваши антивоенные песни, за исключением „Украины“, обращены к россиянам, большинство из которых, согласно статистическим опросам, поддерживает войну в Украине. Вы пытаетесь до них достучаться?

— Если честно, то до них я пытаюсь достучаться, что называется, до кучи. Пусть они тоже услышат. Я отпускаю эти песни в воздух, в том смысле, что я не знаю, кто их услышит. Я не думаю о том, кто их услышит. Просто потому, что я — музыкант, это ко мне приходит. Но я получил много отзывов о том, что эти песни позволяют удержаться на плаву ментально тем, кому сейчас очень тяжело. Вот, пожалуй, к ним обращены эти песни, им я их адресую. И я знаю, что такие люди есть.

— Есть ли шанс у тех музыкантов, которые пишут антивоенные песни или собирают концерты в поддержку Украины, пробудить российское общество?

— Практически нет. В одном недавнем интервью мне задали замечательный вопрос: сколько еще нужно песен? Я сказал: „Песни достаточно одной. Но её должны спеть все“. Артисты, музыканты — это в культурном смысле цвет нации. И если цвет нации настолько сгнил, что не может собраться и спеть одну антивоенную песню (а как мы знаем, многие делают совершенно противоположные вещи), чего мы можем ждать от нации?

Вы спросили, могут артисты или нет. Чисто в теории они могли бы, как и все россияне, противостоять пропаганде. Для этого не нужно ничего делать. Для этого нужно только одну вещь не делать. Просто не включать телевизор. Это могли бы делать рядовые россияне. А россиянам, которые составляют цвет нации, нужно просто собраться. Переслать друг другу партии по зуму, каждый по куплету, каждый по слову. Смикшировать в одном месте. Можно в моей студии, что я и предлагал, а можно и без меня. Чтобы получше артисты были, чем я. Покрупнее. И сделать. Один в поле не воин, одиночка ничего не сделает. Надо делать всем вместе. И российской оппозиции тоже надо быть вместе. Это сложно, потому что многие собой любуются. Вот так и будем любоваться дальше.