— В последние несколько лет появилось сильное поколение украинских кинематографистов, показывающих картины хорошего европейского уровня. С чем Вы связываете столь интенсивный подъём украинского киноискусства?

— Мне кажется здесь есть несколько факторов. Во-первых, за последние 6-7 лет появилось новое поколение авторов, которые никогда не жили в Советском Союзе. Я жила. Это имело в меньшей степени влияние на формирование моего характера и сознания — я была ещё в начальной школе, но я видела людей, которые носили красные галстуки, я знаю, что такое купон и что такое менять бензин на молоко. Я всё это помню. А наши молодые режиссёры выросли уже в свободной стране, их сознание формировалась в знании украинской культуры, и украинского менталитета, и европейского, и американского — то есть, мирового. В них я не вижу микса украинского и российского, я вижу в них сочетание украинского и мирового. С 2011 года стало появляться много копродукции, режиссёры начали участвовать в питчингах. У людей появилась возможность полноценно думать о серьёзных партнерах в копродукции и находить их. Так что, мне кажется, здесь несколько факторов сыграло роль.

— Вы показывали картину в разных странах мира до 24 февраля 2022 года. Было ли очевидным для зрителей, что военная эскалация на Донбассе — это лишь пролог к глобальной катастрофе? Или же они восприняли это как локальный конфликт?

Вообще картина возникла как определённый article message. Мы так это позиционировали. Зрители за рубежом восприняли это как произведение искусства, которое, так или иначе, повествует о том, что на границе Украины и России происходит локальный междусобойчик. Мне кажется, всё было на таком уровне. В мире не было ответной реакции в то время: не было ни санкций, ничего того, что есть сейчас. Как отреагировала мировая общественность на аннексию Крыма? Абсолютно никак. И я как человек, имеющий некую интуицию художника, понимала, что такое игнорирование вопроса давало возможность и открытый сценарий масштабирования конфликта. Я это чувствовала, и меня это всё время волновало. Потому что всё, что показано в „Клондайке“ и выглядит как пророчество, то, о чём люди спрашивают „Как вы об этом могли знать?“ — это на самом деле всё было ещё тогда, только масштаб увеличился. Вот и всё. В Санднсе мы были показаны в программе „Дискавери“. И там богатые зрители писали нам отклики в формате онлайн-вечеринок — для них вообще было открытием, что где-то на границе Украины и России стреляют. А когда был показ на Берлинале, европейская аудитория восприняла это совсем по-другому. Им всё-таки это ближе. Не скажу, что для европейцев это был определенный шок, но оцепенение какое-то было. Это чувствовалось. Нам было необходимо рассказать миру о том, что не просто идёт война между Украиной и Россией, а о том, что это в итоге повлияет на всю Европу, как минимум. Мы пытались именно так донести свою мысль.

— Параллельно в одно и то же время на свет родились две картины о войне на Донбассе — Ваш „Клондайк“ и „Видение бабочки“ Максима Наконечного, где в центре сюжета стоит женщина, вынашивающая жизнь. Как Вы думаете, почему это произошло и какова истинная роль женщины на этой войне?

— Это очень интересно. Когда я питчила этот проект, Максим Наконечный был экспертом в жюри. Будучи дебютантом, он сидел в комиссии и ставил нам оценки. А у меня всё просто. Я женщина, я понимаю, что такое быть мамой, какова физиологическая ценность этого процесса. Я понимаю, что у всех солдат, которые приходят воевать, тоже есть мамы и жёны. И для меня финальная сцена, где героиня рожает ребёнка — это главный посыл фильма. Хотя многие считают, что это странно выглядит в контексте войны. Возможно, но надеюсь, что в нашем фильме это не звучит пафосно. Мне кажется, это звучит по-настоящему. Это, собственно, всё то, что мы хотели сделать — преподнести жизнь, которая принадлежит женщине: она является символом самой жизни и нет ничего ценнее жизни человека. Я так это чувствую, это было сделано инстинктивно. Я с самого начала знала, куда хочу привести моего зрителя.

— У Вас на картине были консультанты из Донбасса. Скажите, что, помимо факта самой авиакатастрофы, который лёг в основу истории, взято Вами из реальной жизни — детали, ситуации, герои — и какую помощь оказывали Вам консультанты?

— Я шла за драматургией катастрофы. Катастрофа с малазийским боингом произошла 17 июля — это День моего рождения. Так иногда бывает, что вся электрика сходится в одном моменте. Мы были в Одессе и нас даже пытались эвакуировать в Турцию, так как мой муж гражданин Турции. Так исторически случилось, что я много лет живу в зоне сейсмической опасности. Землетрясение — это тоже большой стресс для человека. И я хорошо понимаю логику людей, которые живут под бомбами. Они не думают: „Ага, нас тут будут убивать — мы посидим, подождём“. Так это не работает. Всегда думаешь, что это было в последний раз. Когда начали бомбить Киев, все начали обращаться к соцсетям, потому что думали, что никто ничего не знает, сейчас все нас услышат и помогут. Но на самом деле так не получается. Поэтому я понимаю психологию людей, которые ведут себя как в нашем кино, не желая покидать родной дом. С жителями Донбасса я консультировалась по вопросу быта. Люди подсказывали нам определённые детали. Я сама в последний раз была на Донбассе до 2014 года. И мне нужно было быть максимально правдивой. Тем более, что мы создавали село Грабово — подлинное село. Мы работали с Институтом географии, который помог нам найти в других регионах страны схожую локацию. И мне было необходимо подтверждение людей, живших там, что у нас всё достоверно. Я обращалась к ним как к экспертам, показывала: вот так это выглядит? Точно? Посмотрите! Конечно, личные истории тоже подключались. Мы работали над диалектом. Наша актриса Оксана Черкашина — она из Харькова, поэтому ей эти нюансы известны. Олег Щербина из Кривого Рога. Сергей Шадрин из Жашкова, это Черкасская область, но он тоже прекрасно знает украинский язык и его нюансы в регионах. Благодаря плотной работе с консультантами я обретала уверенность в том, что для людей Донбасса этот фильм будет родным — это было важно. Возможно, раньше им и не нужно было кино, которое рассказывало бы о них в таком русле. Но в тот момент, когда я с ними общалась, я понимала, что им это очень нужно. Их оскорбляла российская культура в Киеве в тот момент, когда у них на Донбассе уже была война. Там известное высказывание: „Вы слушаете русскую музыку до первого прилёта в ваше окно“. Его нет в нашем фильме, но оно есть в сердцах людей, которые помогали нам с комментариями. Для меня это общение было действительно мотивационным. Я хорошо знаю людей из украинский сёл. Очень важно быть достоверным, особенно когда говоришь о реальных событиях. Мы много работали с архивом. Многие наши консультанты сразу, как всё началось, поехали в Австралию. Видимо, люди, которые один раз пережили оккупацию, они стараются поехать так далеко, как только возможно. А некоторые из тех, кто помогал нам делать картину, в данный момент воюют в ВСУ.

— Вы как художник предчувствовали, что неизбежна гигантская война, которая, по сути, уничтожит две страны?

— Я — да. Я не тот режиссёр, который вдохновляется войной. Я вообще не про это. Но это тема, мимо которой было сложно пройти. Мало того, я — мама. Я не могу не думать о будущем своих детей глобально, не только на территории Украины. Потому, что даже сейчас тема войны воспринимается полярно. Мы не можем сказать, что все однозначно отреагировали, осудили и закрыли небо в первый же день — этого не произошло. Я понимаю, что у меня нет ракет и я не могу это остановить. Но я и промолчать не могу. Это мой личный вызов. Для меня это была такая психотерапия в борьбе с ощущением того, что происходит нечто необратимое, великая катастрофа. Игнорирование трагедии даёт возможность её масштабирования. И я чувствую, что катарсис этой войны ещё впереди. И я всё время думаю о том, сколько ещё людей пострадает. И о том, какова психология политиков, которые начали эту войну. И до масштаба какой катастрофы может привести их мотивация. Человечество уже не раз проживало окончание цивилизации. И думать об этом мне, конечно, очень страшно. И для моей собственной психики это непродуктивно. Но мурашки, которые бегут проходит по спине, никуда не уходят. И отключить их невозможно...

Какое чувство вызвала у вас эта статья?

Радость
Удивление
Интерес
Никакое
Грусть
Злость
Поделиться
Комментарии