Режиссер Максим Наконечный: „Российское государство берет начало не от Киевской Руси, а из Золотой Орды“

Режиссёр Максим Наконечный — один из самых ярких и талантливых представителей молодого украинского кино. Его полнометражный игровой дебют „Видение бабочки“ был отобран в программу конкурса „Особый взгляд“ международного кинофестиваля в Каннах. На Карловарском фестивале лента была показана в самой популярной среди киноманов программе „Горизонты“ и вызвала огромный интерес зарубежной критики.

— Правильно ли я понимаю, что история героини фильма была вдохновлена судьбой Надежды Савченко? Очень много совпадений: девушка-наводчица, российский плен, обмен…

— На самом деле Надежда Савченко — последняя женщина-военная, которая повлияла на этот фильм. Конечно, когда она была в российской тюрьме, мы все переживали за нее. Но потом она дискредитировала себя. Это очень характерное для украинского общества явление: мы можем очень быстро кого-то полюбить и потом очень быстро разочароваться в этом человеке. И это в итоге стало залогом нашей демократии. Эта гибкость и лабильность нам очень помогает в текущей ситуации. Градус высок, а благодаря соседям-агрессорам он ещё больше повышается и уходит в крайности — и наш фильм показывает эти процессы. Что касается прототипа героини, фильм вдохновлён образами многих женщин-военных, которые в первую очередь сделали сознательный выбор защищать свою страну, свой народ, и, благодаря этому опыту смогли стать ещё лучшей версией себя.

— Легла ли в основу сценария некая реальная история, чья-то реальная судьба?

— Сама завязка выдуманная. То есть на момент написания сценария мы конкретную женщину с такой историей жизни не знали, но мы общались с большим количеством женщин и мужчин, которые тем или иным образом принимали участие в военных действиях на Донбассе и были свидетелями тех или иных военных преступлений, в том числе сексуального насилия.

— Меня поразила масса пророчеств в Вашем фильме. Когда Вы снимали картину, ещё никто не предполагал, по крайней мере в России, что война на Донбассе в итоге разовьётся в глобальную катастрофу, что начнут бомбить Киев. А у Вас в картине есть кадр сна главной героини, где она стоит в центре Киева возле огромной воронки, а вокруг полуразрушенные здания. Когда Вы снимали этот кадр, предполагали, что через пару лет он станет фрагментом программы новостей?

— Для людей, которые были вовлечены в этот контекст и внимательно следили за ситуацией на Донбассе, было очевидно, что эскалация неизбежна, что они не остановятся и попрут дальше. Люди, которые участвовали в боевых действиях, говорили, что так и будет. Но всё равно до конца никто не представлял масштабов разрушений, количества смертей, масштаба насилия и военных преступлений. Глубину каждой отдельной смерти мы уже хорошо осознавали, теряя на Донбассе лучших из нас. И наш фильм в том числе о том, что пока с тобой это не произойдёт, ты не можешь до конца понять всю глубину проблемы. Потому стоит прислушиваться к тем людям, с которыми подобное уже произошло.

— Как Вы объясняете появление двух разных картин о войне на Донбассе, где в центре повествования находится женщина? Мы говорили об этом с Мариной Эр Горбач — автором „Клондайка“ — и мне интересно Ваше мнение.

— Причина, полагаю, в том, что женская перспектива более инклюзивная. Будучи уязвлённой, мужская природа больше склонна стать деструктивной. А женщина, особенно если она уже защитница — она защитница всего живого. Не забывая о том, что она воин, в своей уязвимости и отстаивании себя она всё равно конструктивна. Благодаря Лилиной истории мы говорим и о мужчинах, которые нашли в себе силы бороться и продолжают бороться, даже если они не хотели воевать.

— Финал фильма напомнил мне картину „Повелитель бури“ Кэтрин Бигелоу. Была ли эта лента для Вас определённым внутренним референсом?

— Нет, я об этом не думал. Но интересно, что уже после написания тритмента я посмотрел фильм „Комиссар“ Владимира Аскольдова и увидел аналогию с нашей историей. Героиня оставляет ребенка еврейской семье, потому что она видит, как эти люди идут в концлагерь на заклание, и возвращается на фронт их защищать. И это как раз то, о чем была сцена сна с разрушенным Киевом. Мы показываем, что Лиля видит истинную реальность, для неё война везде. И её враг — он ещё там, он жив, и он продолжает атаковать. Даже там, где мирная жизнь — она видит эту войну, она чувствует её, потому что она там присутствует. Поэтому она делает свой выбор и возвращается на фронт. Она понимает, что борьба ещё не окончена. И этот подтекст добавила фильму реальность, которая наступила уже после того, как фильм был сделан.

— Ваша картина получилась во многом благодаря фантастической работе актрисы Маргариты Бурковской. Как Вы увидели в этой красивой женщине того самого воина?

— Я понял, что она создаст свою Лилю — не ту, которая описана в сценарии. Надстроит свою природу, которая уникальна, и которую она способна удержать в кадре, добавит сильную жизненную, гражданскую позицию, которая у неё есть. И об этом, собственно, наш фильм — о том, как женщина проявляет себя, воплощает своё видение жизни.

— На фоне тончайшей работы Маргариты её партнёр Любомир Валивоц показался мне однообразным в своей брутальной агрессии.

— На самом деле у Любомира совсем другая природа. Вообще, он комедийный актёр — очень смешной, мягкий, тихий, нежный, интровертный человек. Он блестящий артист, который очень точно слушает и выполняет режиссёрские задачи. Мы его утвердили не только из-за таланта и мастерства. Мы хотели как раз, чтобы Тоха в своей брутальности был незрелым и уязвимым.

— Поскольку Вы погрузились как художник в эту тему уже давно, что Вам подсказывает шестое чувство: как долго, на Ваш взгляд, продлится эта война?

— Думаю, очень долго. Они показывают, что не остановятся. У них неограниченный ресурс, в первую очередь — человеческий. Людей государству не жалко, тем более, люди сами готовы идти на заклание. Это всегда была их тактика — выжигать, забрасывать людьми. Даже если сейчас они истощатся и остановятся, то режим продолжит существовать, и продолжит существовать это государственное образование, которое тем или иным образом унаследует эту парадигму, это поле — и остановка войны будет просто передышкой. Как перестала существовать Российская империя, а потом большевики начали воевать с УНР, завоевали её, оккупировали и колонизировали опять на 70 лет. Потом была передышка после развала Союза и спустя 30 лет — вот опять наследники идеологии СССР заявляют свои права на нашу землю. История украинской государственности всякий раз прекращалась именно благодаря российской агрессии. Украинцы воевали с Петром Первым, понимая, что с Россией украинцам никогда не жить самостоятельно. Именно советнику Петра Феофану Прокоповичу принадлежала идея о триедином русском народе, которая в последствии легла в основу государственности Российской империи. Наша история есть часть их идентичности. Но на самом деле, наследственность у Российского государства абсолютно другая. Это государство берёт начало не от Киевской Руси, а из Золотой Орды, и это другая природа абсолютно. Это государственное образование, экспансивное с самого начала своего существования. А мы — объекты агрессии, мы бывшая колония, мы были завоёваны и ассимилированы. Моя бабушка — историк, доцент. В детстве она вместо сказок на ночь рассказывала мне историю Украины. И благодаря ей во мне с детства было осознание того, что я украинец. В школе на уроках украинской литературы мы жаловались на то, что там сплошное страдание и беспросвет. А сейчас у нас урок украинской литературы 24/7. И почему это так, мы все прекрасно понимаем.