РЕЦЕНЗИЯ | Профессия - пациент. На сцене Городского театра „Вдова Полковника“ приобрела новое и яркое современное звучание
Анна Реэманн сделала все возможное во „Вдове Полковника“, чтобы зрительницы не узнали себя в ее героине, но все же, все же...
Профессия пациента, на мой взгляд, стала в последнее время одной из самых популярных. Одинокому человеку хочется побыть среди людей, наполнить существование тревогами и надеждой, говорить, рассказывать, суетиться, возмущаться, смиряться, радоваться, чувствовать себя живым.
Родственники редко годятся для этого – у них слишком много своих дел, они, видите ли, всегда чем-то заняты. И счастье можно обрести… только в очереди к врачу. О, сколько ярких впечатлений можно вынести из поликлиники! Врач может быть внимательным или, напротив, равнодушным, медсестра отзывчивой или забывчивой, диагноз может быть угрожающим или сулящим выздоровление. А одна дама в очереди сказала… А один господин на это ответил… А какая приятная усталость накатывает после целого дня в поликлинике – рабочий день был насыщенным, рецепты получены (аптеке можно посвятить следующий день), назначены процедуры, жизнь бьет ключом.
Текст более современный
Знаменитая пьеса „Вдова полковника“ на фоне пандемии, полнейшей отрезанности одиноких людей от общения, на фоне нынешней более чем тревожной обстановки в мире вдруг обрела новое и ярко современное звучание. Это почувствовал постановщик Арго Аадли, это ощутил Урмас Леннук, деликатно обновивший текст автора – Юхана Смуула.i.
На фоне более чем тревожной ситуации, сложившейся в мире, пьеса приобрела новый, яркий современный оттенок.
Прекрасную метафору одиночества создал на сцене Хобувески художник Мартин Миксон: в центре стоит стол с бесчисленными яствами, накрытый на восемь-десять персон, которые никогда не придут, никогда не поднимут бокалы, не выпьют шампанское или коньяк, не будет шумного застолья, а будет только безнадежное приготовление к нему. Вдова полковника – Анне Рээманн – вбежит в гостиную в пальто и сапогах, словно боится опоздать на встречу, окинет взглядом зал, словно выбирая собеседника, попросит одного из зрителей помочь ей снять сапоги, повесит на стул горжетку, кажется, шкурка, снятая с шеи – единственное „живое“ существо в пустом доме, где, впрочем, есть звонок для вызова старого слуги (Арго Аадли), который появляется, чтобы молча измерить героине давление, добавить какое-то блюдо на стол и, старчески шаркая, скрыться. Иногда сцену пересекают еще два сюрреалистических персонажа, не обращающих внимания на вдову, возможно, это – просто плод ее воображения…
Анне Рээманн максимально, просто бесстрашно окарикатуривает свою героиню, ее хочется назвать клоунессой, персонажем, которых умел отыскивать только Феллини; она позволяет себе цирковые гэги: выпивает стакан воды, вздыхает, хочет продолжить монолог, но все-таки выпивает второй стакан, хочет продолжить монолог, но, помедлив секунду, выпивает третий стакан, потом четвертый, пока зритель не начнет хохотать. Она пьет коньяк рюмку за рюмкой, пьет шампанское бокал за бокалом, ест и ест, перемежая еду с приемом лекарств. Она несколько раз переодевается, и всякий раз ее наряд выглядит всё более нелепо – халат не запахивается, платье не застегивается, розовое воздушное одеяние с золотыми перчатками и жемчужным ожерельем делает ее жалкой.
Ее профессия – вдова полковника, а до этого – жена полковника. Единственное удовольствие, оставшееся в жизни – еда, единственное утешение – пара рюмок коньяка, единственный предмет разговора с подругами (не уверена, что они существуют в реальности, хотя она о них и рассказывает) – болезни, загадочные диагнозы, возможность произнести некое словосочетание на латыни, которое, на самом деле, бессмысленно. Но так хочется быть значимой, обращать на себя внимание хотя бы редкостным и, желательно, неизлечимым недугом.
Публика хохочет, когда вдова залезает то на один, то на другой стул, чтобы всю себя оглядеть в зеркале, когда она лихо пляшет под грандиозный, пафосный, космический концерт №1 для фортепиано с оркестром Чайковского, когда жадно поедает, не прекращая монолога, прямо из хрустальной салатницы блюдо, украшенное к приходу гостей, а потом аккуратно собирает из остатков горку и вытирает салфеткой испачканные ею края посуды, когда пересказывает их разговоры с полковником, уморительно изображая обоих. Она нелепа, вертлява, заносчива, раздражительна, эгоистична, глупа, самонадеянна. Но постепенно мы привыкаем к ней, постепенно сквозь ее цирковое бесстрашие проступает ужас одиночества, проступает человек, который не может согреться, не может найти применение оставшимся годам. И ее эксцентричность – способ защиты, она не хочет выглядеть жалкой, просить милости, подаяния в виде заботы и тепла, которые так нужны одиноким и пожилым.
Грустная постановка
По сути, Арго Аадли поставил очень грустный спектакль. Не случайно он, молодой человек, сыграл в нем еле-еле передвигающегося старичка, таким трогательным способом он хотел показать зрителям, что юность рано или поздно облетает с человека, как листья осенью. Но дерево возрождается весной, а человеку никто не дает второго шанса.
Весь спектакль нанизан на режиссерское чувство жалости и сострадания, без которых не может жить настоящий художник. Жестокое время, – как бы говорит режиссер, – требует слез. Мелодраматических слез, которые к финалу проступают сквозь смех, издевку, карикатуру, нелепость. Я бы сказала, что получился спектакль-диалог, диалог между режиссером и актрисой: она настаивает на пародии, он же видит за спиной пародии человеческую трагедию.
… Я была не на премьере, а на обычном спектакле. В зале было очень много женщин, они составляли большинство. Молодые весело переговаривались, зрелые – „осенние“ женщины – выходили после спектакля притихшие и погрустневшие. Анне Рееманн предельным шаржированием сделала всё, чтобы зрительницы не узнали себя в ее героине, но все-таки, все-таки...
