Рецензия на спектакль „Метс“: Когда человек исчезает, о нем вспоминают голуби
Спектакль „Метс“, наверное, один из самых грустных театральных рассказов, которые мне доводилось видеть и слышать в последнее время. Грусть – это ни в коем случае еще не трагедия, но попытка разобраться в ситуации спокойно, без истерики, попытка что-то понять. Композиция строится на последовательных исповедях разных людей, которые выслушивает следователь – Велье Рейник.
Пропала девушка, ее так и не найдут до конца спектакля. Об исчезновении говорят с экрана ее мама – Татьяна Космынина, отчим – Сергей Фурманюк, ее парень – Райнер Элхи, ее подруга – Сильва Пиен, профессор, на чьи лекции она ходила – Андрес Роосилехт и еще глухонемой голубятник – Айво Эрм.
Все исповеди следователь обсуждает со своим странным двойником – это девушка Мария Тереза Кальмет. На самом деле, следователь совершенно один, он пьет дешевый кофе из бумажных стаканчиков, складывает из них пирамидки, ходит из угла в угол, натыкается на железные решетки, лежит, скрючившись под скамейкой. Он ничего не может сделать, чтобы найти исчезнувшую Анну. И никто не может ничего сделать. Только глухонемой голубятник мычанием и жестами пытается объяснить, а девушка-двойник переводит следователю и зрителям: пропавшая могла превратиться в голубя, бывают такие случаи, девушки иногда превращаются в голубей, очень редко, но бывает.
Спектакль, который поставила Татьяна Космынина по пьесе Полины Бородиной, об одиночестве, о людях, которых мы видим каждый день, но, на самом деле, они потерялись. Они не могут превратиться в голубей, но и жить нормальной человеческой жизнью они тоже не могут. Автор пьесы смотрела премьеру спектакля по видеосвязи из Германии – Полина Бородина не могла оставаться в России и эмигрировала, как и многие представители российской культуры. Потеряется ли она в чужой стране или сможет выстоять и творить на чужбине – никто сейчас не знает. И поэтому ее пьеса в каком-то смысле о ней самой.
В спектакле русские артисты играют свои роли на эстонском языке, они говорят с акцентом. Из привычного и комфортного речевого состояния они переходят в пространство, которое нужно обжить, совершить необходимое усилие, чтобы быть по-настоящему понятым, стать своим на этой сцене. А их эстонские коллеги в самые драматические моменты произносят заклинания на русском языке. Да, тоже с акцентом, с напряжением внедряются в метафоры и символы русской пьесы, в которой бытовое событие, следствие поднимается до поэтических вершин.
Жизнь исчезнувшей Анны прошла, промелькнула в доме беспомощной и жалкой матери и иждивенца-отчима; вне дома был парень, который изменил Анне с ее ближайшей подругой, был еще профессор, читавший лекции по истории философии и довольно примитивно излагавший суть субъективного идеализма на примере комара: если человек видел в комнате комара, а потом вышел из этой комнаты, то продолжает ли существовать комар или для его существования нужно, чтобы еще кто-то зашел в эту комнату и тоже увидел комара?
На самом деле, никому из близких нет дела до исчезнувшей Анны. Вот она пропала и стала похожа на профессорского комара, реальность которого можно подвергнуть сомнению. Ее парень помнит, как однажды ночью она попросила забрать ее из клуба, где распевала песни русской группы Тату, он примчался на такси, а она сказала, что должна допеть: „Нас не догонят, нас не догонят!“. Подруге Анны важно рассказать, как ее неодолимо тянет к чужому парню, и она не может сопротивляться этому чувству…
В огромном полицейском участке, заставленном железными решетками, следователь совершенно один. Рядом с ним только воображаемая девушка; следователь никуда не может уйти, он никого не может искать; ему плохо, ему одиноко, ему страшно. Он готовит кофе, на столе множество стаканчиков, но они никому не пригодятся, никто, кроме внутреннего голоса, не разделит с ним тревогу и отчаяние. И в финале следователь, лежащий под скамейкой, напоминает бомжа на железнодорожном вокзале — вокруг смятые бумажные стаканчики, неуютный сон на полу. Куда деваться этому вокзальному человеку? Кто о нем вспомнит? Найдется ли человек, который придет в участок и напишет заявление, мол, вышел из дома следователь, отправился на работу и исчез?
Татьяна Космынина не позволяет многочисленным персонажам сойти с экрана, стать реальностью, они остаются людьми из видеоряда. Где они находятся? Рядом с нами или далеко-далеко, так далеко, что нам, если захотим, не будет до них никакого дела?
Стоит сегодня включить телевизор, как на нас набрасываются ужас, кошмар, невообразимость, порой хочется отшатнуться, забыть, передохнуть. Да, в спектакле нет ни слова о войне, всего-навсего пропала одна девушка, но все представление проникнуто тревогой, предчувствием большой беды, всё шатко, ненадежно, всё может рухнуть в один момент.
Эта неизменная нота тоски и отчаяния, бесконечная печаль не меняются на протяжении всего спектакля, но и не надоедают. Мир дребезжит, как посуда в буфете – это как если дом стоит у железной дороги, по которой проносятся поезда. Мы прекрасно знаем, что исчезнувшая девушка не превратилась в голубку, она просто растворилась в равнодушии и отсутствии любви.
В эстонском Kellerteater состоялась премьера спектакля, поставленного русским режиссером по пьесе современного русского автора. Играют в слаженном ансамбле эстонские и русские артисты. Для меня это событие само по себе – огромная победа добра, великодушия, коллегиальности, той мягкой мудрой интеллигентности, которую обязана сохранять культура, как бы трудно ей ни приходилось.
