Елена Скульская: война всегда может вернуться

Несколько лет назад в Милане я увидела в бутике знаменитого Антонио Марраса странное пальто. Оно было надето на манекен и стояло на постаменте отдельно от всей остальной одежды, сразу бросалось в глаза. Это было черное пальто с огромной желтой звездой на нем. Элегантное и страшное одновременно. „Оно не продается, – сказали мне, видя, что я надолго замерла перед пальто, – оно создано в память о жертвах Холокоста, постоянное напоминание о трагедии!“

Этот случай может быть эпиграфом к заметкам о спектакле Анне Вельт, поставленном по инсценировке „Дневника Анны Франк“ – еврейской девочки, которую В 1944 году отправили со всей семьей в лагерь смерти. Анна погибла. А ее отец выжил (единственный из семьи) вернулся, нашел дневник дочки, издал его, и книга эта стала огромным событием не только в мире литературы.

С 1942 по 1944 год в Голландии две еврейские семьи скрывались в убежище, не видя солнечного света, голодая, пугаясь каждого шороха, потом кто-то выдал их гестапо. Анна Франк начала вести дневник в тринадцать лет, ей было пятнадцать, когда записи оборвались.

И еще один эпиграф я бы выбрала для разговора о постановке. Это стихотворение Андруса Касемаа в моем переводе:

Когда Вителлий (римский император,
о котором пишет Светоний)
посетил поле битвы
на котором источали зловонье тела убитых
то он выпил вина
чтобы легче было вынести этот невыносимый запах
и я больше никогда не хочу вдыхать этот запах
природа прекрасна и без зловонья трупов
то, что Вителлий надышался мертвым воздухом убитых,
мне хватит на всю оставшуюся жизнь

Анне Вельт создала на сцене картину абсолютной будничности, словно ничего чрезвычайного в тесноте, страхе, ожидании ареста нет (художник Киллу Мяги) . Она подчеркнула все комические (по сути, конечно, трагикомические) моменты: госпожа Ван Даан (Катрин Валкна) больше всего на свете дорожит шубой, принесенной в убежище, она расчесывает блестящий мех, любуется им как частичкой утраченной роскошной жизни, а когда ее муж (Март Тооме) решает продать шубу, чтобы добыть хоть немного еды (он больше других сосредоточен на пище и крадет по ночам и без того крохотные запасы хлеба), она сопротивляется до последнего, вцепившись намертво в символ того благополучия, которое у нее отнимают навсегда. Эта сцена решена в духе клоунской схватки мужа и жены, мы смеемся, потому что потеря шубы по сравнению с потерей жизни – смехотворна, но при этом мы понимаем, что вещи теряют постепенно свое простое предназначение, становясь воплощением отнятого огромного мира.

Не случайно Анна Франк (Мария Лийве) начинает отсчет несчастий в дневнике с самых простых вещей – евреям нельзя кататься на велосипедах, ездить в трамваях, ходить в кино и театр, бывать в гостях у христиан, после восьми вечера нельзя выходить на улицу, даже сидеть на балконе…

Несомненно, у Анны был талант писателя, она умела отбирать детали, создавать художественное пространство, где насилие над человеческой природой порождало искажение иерархии ценностей: мелочи вырастали до грандиозных событий, великие чувства притворялись мелкими.

С тринадцати до пятнадцати лет талантливая девочка прожила большую жизнь, в которой нашлось место даже настоящей любви – трогательной и глубокой – к сыну соседей по убежищу (Мийка Пихлак). Подростки тайно встречаются по ночам, а их мамаши, забывая об опасности, грозящей всем, тревожатся о нравственной составляющей – вдруг дети позволят себе что-то запретное, и обе караулят, подсматривают, покрикивают. И эти сцены по-своему комичны (трагикомичны), потому что война войной, а о девичьей чести всё равно нужно заботиться, дверь, за которой находятся влюбленные, всегда нужно держать открытой. И тут ведь речь идет не столько о заскорузлом ханжестве, сколько о попытке сохранить те принципы и нормы, которые сопровождали нормальную жизнь. Преследование молодых двумя мамашами – мы невольно смеемся над женщинами – тоже становится символом, помогающим не сойти с ума, сохранить в себе нормального человека, пусть и с установками, кажущимися нам нелепыми.

Анна Франк, уводимая гестапо, оставила свой дневник, не смогла взять с собой в лагерь. Поэтому там ничего нет о ее последних месяцах, прошедших в том беспросветном ужасе, о котором мы знаем по сотням фильмов, документам, историческим свидетельствам. То, что осталось за пределами дневника, мы можем себе представить. Ценность произведения именно в романной форме, раскрывающей характеры людей, оказавшихся в пограничной ситуации.

Анне Вельт не позволила себе прямых параллелей с днем сегодняшним. Однако люди, сидевшие в переполненном зале на премьере, знают, что война рядом. Видят каждый день на экранах телевизоров, на страницах газет осунувшиеся лица корреспондентов, вернувшихся из Украины с правдивыми рассказами о происходящем, видят сотни и тысячи фотографий с разрушенными домами и погибшими людьми. Прошел год с начала войны. Вполне вероятно, что какая-то украинская девочка тринадцати лет начала вести дневник о своем разрушенном доме…

Против любой национальности, религии, расы в любой момент может быть спровоцирована агрессия. И ей поддадутся сотни и тысячи. Это племенной закон первобытного человека. Это самая темная, самая страшная сторона человеческого сознания, которую в нас не истребили тысячелетия. Жажда крови, жажда насилия, жажда власти – пес, рвущийся с цепи. И не так уж надежны оковы цивилизации, как нам порой кажется. Звенья их рвутся, и первобытный получеловек-полузверь выкапывается из глубины веков.

Мне не хочется разбирать художественные достоинства и недостатки спектакля, он, мне кажется, важен тем напоминанием, которое содержится в „Дневнике Анны Франк“.