Человек потерянный: актер Анатолий Белый об отъезде из России, отмене русской культуры и своем новом спектакле „Я здесь“

5 апреля на сцене Центра русской культуры в Таллинне пройдет моноспектакль „Я здесь“ в исполнении бывшего актера Московского художественного театра Анатолия Белого.

После 24 февраля 2022 года, когда Россия напала на Украину, слово „бывший“ все чаще сопутствует тому, что еще недавно было связано с Россией и русской культурой. Спектакль „Я здесь“ – попытка осознать и пережить эти кардинальные перемены последнего года. Он создан режиссером Егором Трухиным и самим Анатолием Белым – теперь эмигрантами – на основе стихотворений, написанных разными авторами после начала войны.

В интервью Delfi.lt Анатолий Белый рассказал, как создавался этот спектакль, где теперь живет настоящая русская культура и почему он не собирается возвращаться в Россию.

– Как появился это спектакль?

– Идея спектакля возникла у меня, когда я еще был в Москве, но уже знал, что уеду. С начала войны я видел, как множество русскоязычных поэтов, живущих в совершенно разных уголках земли, стали выдавать мощнейшие тексты. А у меня с поэзией отдельная любовь по жизни. И я понял, что мне хочется сделать спектакль, основанный на этих стихах, написанных именно после 24 февраля 2022 года. Когда я переехал в Израиль, и я уже знал, что есть продюсер Марина Аксельрод, которая за него возьмётся. В первый месяц моего пребывания на одной из читок в зуме совершенно другой пьесы, я познакомился с молодой режиссёром Егором Трухиным. Он – выпускником ГИТИСа, мастерская Сергея Женовача. Егор мне показался человеком с правильной нервной энергией, и я ему предложил сделать со мной проект. Я думал, что это будет просто чтение стихов с каким-то музыкальным инструментом, предположительно, с саксофоном. Но Егор мне предложил совершенно другую конструкцию – сделать именно моноспектакль, где я – это не я, а персонаж.

Мы придумали этого персонажа – человек с двумя рюкзаками, один спереди, другой сзади. Это очень узнаваемая фигура сегодняшнего дня, не правда ли? Кто он? Беженец? Эмигрант? Мы его назвали более общим понятием – „Человек потерянный“. На сегодняшний день это самое мне кажется точное отражение. Был Homo sapiens («Человек разумный“), был Homo ludens («Человек играющий“) и так далее. Но сегодня самое точное определение человека – это „Человек потерянный“. И вот про него, про потери мы и придумывали этот спектакль в разных уголках Тель-Авива и Натании, где я живу, в кафешках, в залах, где Марина Аксельрод нам добывала репетиционные помещения.

Весь прозаический текст спектакля придуман нами с Егором. Это разговор со зрителем – никакой четвертой стены. Это длинный монолог человека, который не перестаёт разговаривать, спешит что-то рассказать, тарахтит без умолку. И по ходу спектакля мы постепенно понимаем его состояние, почему он так такой.

Тут стоит отметить, что Егор очень любит Чаплина. И у нас вышел чаплиновский персонаж – нелепый, смешной и одновременно трагический персонаж.

В его прозаических монологах очень много вещей, хорошо узнаваемых для российских мигрантов последней волны. В одном месте он, например, рассказывает про то, как ему интересно в этом новом месте, куда он приехал. И этот блок мы всё время переписываем под каждый город, под каждую страну, где проходят гастроли. Это очень интересная творческая задача даже для нас самих: найти отличительные черты, исторические и ментальные особенности, например Хельсинки или Тбилиси.

– Про Вильнюс уже нашли?

Это делается буквально за два дня до спектакля. Это должно быть что-то горячее, мы ищем совсем свежие новости. И людям приятно узнавать свое место, свой город.

– Как реагирует аудитория?

– Мне даже как-то неловко говорить, но реагируют очень хорошо. Мне кажется, это общечеловеческая тема. Сейчас людей выбросило из страны мощной взрывной волной. Но многие уезжали и раньше, у каждого своя волна эмиграции, свои причины отъезда из России, поэтому каждый находит что-то созвучное с собой.

В Израиле, которому я очень благодарен, русскоязычное население разных возрастов приняло спектакль хорошо. Мы сыграли в Израиле уже 17 раз, и у нас впереди ещё несколько показов. А это для Израиля очень много!

– Что означает эта роль лично для вас, для вашей актёрской карьеры?

– Да, эта роль – нечто новое для моего творческого багажа. Тут для меня новое все. В России у меня был один эксцентричный, очень яркий, острый комедийный спектакль „Пленные духи“, которые мы играли в Центре драматургии и режиссуры Алексея Казанцева и Михаила Рощина в течение 20 лет. Этот спектакль – легендарный долгожитель. Это была единственная роль, где меня задействовали в комедийном, а так в основном давали героические и лирические роли.

И вдруг, в „Я здесь“, я играю трагического клоуна, чего я ни разу не делал в России. Причем, в первый раз, в другой стране, на новом и непростом материале. Эту роль надо играть так, чтобы не было конъюнктуры и фальши. Эту тему нужно из себя вырывать с кровью.

Я очень доверился Егору Трухину. Он очень хорошо чувствует чаплинское начало. Это клоунское начало, а для меня клоун – это высшая категория артиста. И я пытаюсь дотянуться до этой планки.

Актерская профессия – парадоксальная. Это своего рода обоюдная терапия, которая помогает и зрителям, и мне выплеснуть из себя боль.

– Расскажите про свой отъезд из России. Как быстро вы приняли решение?

24 февраля для меня стало полной неожиданностью. До последней минуты я не верил в то, что может произойти это катастрофа под названием „война“. И как только это всё началось, я понял, что в этой стране я жить больше не буду.

Я сразу же стал готовиться к репатриации в Израиль. Моя семья – родители, братья, сестры – живут в Израиле уже больше 25 лет.

Мы занялись документами. Я договорился с художественным руководителем Московского художественного театра, что доиграю до конца сезона, чтобы никого не подставлять, поскольку у меня была большая нагрузка, несколько главных ролей. Я сказал себе: хорошо, до конца сезона доигрываю, пока ищут замену. И как только закончился сезон, 4 июля мы с семьёй прилетели в Израиль.

– 24 февраля прошлого года у меня было ощущение, что, как минимум, культурная жизнь в Москве должна была замереть. Почему этого не произошло?

– Это вопрос не ко мне.

– Но Вы же на тот момент были в Москве, наверное, что-то обсуждали с коллегами…

– Я очень обособился с того момента. Я не мог ни с кем общаться, как будто отделился стеной. Отказался от всех ангажементов легкого жанра, остались две-три драматические роли.

За остальных – не скажу. Почему этого не случилось? Потому что люди остались там жить.

Мне же все произошедшее было настолько непонятно, что я закрылся в свой кокон. Эти несколько месяцев до вылета были очень депрессивными. С трудом их выдержал…

– А сейчас поддерживаете связь с кем-то из коллег в Москве?

– Ни с кем. Как отрезали.

– Много из Ваших коллег уехало за последний год?

– Да в основном все остались. Уехало, думаю, не больше десяти процентов, с основном молодые актеры.

– Как вы относитесь к проявлениям отмены русской культуры?

– Мне кажется, что это эмоциональные перегибы, которые, конечно, вполне понятны на личном уровне. Но когда на государственном уровне людьми руководят эмоции, это неправильно и непростительно. Странно, что сейчас об этом забыли, настоящая русская культура, если мы оглянемся на историю, всегда были в конфронтации с властью. Конечно, и у Пушкина были периоды, когда он любил царя. Но мы тоже когда-то верили Путину, когда он только пришёл к власти. Если же смотреть в корень, то настоящая русская культура всегда была в конфронтации с властью, потому что иначе быть не могло. Деспотическая власть, существовавшая в России на протяжении веков, всегда была противна свободолюбивому творческому духу. Я считаю, что совершенно неправильно отменять Пушкина как человека, который так любил свободу.

На сегодняшний день настоящая русская, русскоязычная культура – это ни в коей мере не то, что происходит сейчас в России. Она находится за пределами России, выдавлена в очередной раз. То, что теперь будут делать русскоязычные художники с большой буквы, которые теперь проживают в разных странах мира, это и есть русская культура. При этом в Москве, насколько я знаю, остались небольшие островки честной культуры. И людям, которые их поддерживают, сейчас очень тяжело.

– А что будет дальше? Способна русская культура выжить в эмиграции? Или актеры, художники постепенно растворятся в новой культуре?

– Достаточно вспомнить историю. Уезжал Набоков, тот же Бродский, Довлатов. Разве они теряли свою привязанность к языку? Нет, не теряли. Они становились двуязычными авторами, но это не значит, что они теряли корни русской культуры.

Конечно, у каждого будет складываться по-разному. Я, например, тоже не собираюсь находиться только в русскоязычной культуре на протяжении оставшейся творческой жизни. По мере сил буду входить в израильское поле, мне это интересно.

– Иврит учите?

– Активно учу. Процесс, в общем, идет не так быстро, как хотелось бы. Времени не хватает, но учу, учу… Стремлюсь играть на иврите. Уже сейчас играю небольшою роль на иврите в кино.

– А если в России что-то резко изменится, вернетесь?

– В этом вопросе я пессимист, я считаю, что на мой век никаких глобальных перемен в России не предвидится. Да и я уже не хочу. Думаю, что я не вернусь.

Пропаганда – это не шутки. Это уже не просто слово, которое звучит из телевизора. Это оружие массового поражения. Я уверен, что у россиян за последний год интенсивной пропаганды произошел некий ментальный сдвиг, и точка невозврата пройдена. Человек может слезть с наркотиков, а после года такой пропаганды мозги уже не вернуться в нормальное состояние. Был бы счастлив в этом плане ошибиться.

Для меня все те, кто за прошедший год уехали из России, – это смелые люди. Но те, кто не уехали и при этом остались нормальными, адекватными, трезвомыслящими, глубокими, людьми с совестью, – для меня это даже большие герои, чем мы, у которых была возможность вырваться на свободу.

Подписывайтесь на Bublik в Facebook