- Правильно ли я понимаю, что, в контексте текущих событий, „Ты меня любишь?“ - это картина о том, что есть человек, который видит смерть, кровь, занимается спасением жизней, но весь остальной мир не хочет замечать, что рядом умирают люди, и этого врача воспринимают как чудака?

- Я не закладывала изначально этот смысл, но уже на монтаже, который шёл во время полномасштабной войны, мне пришла в голову схожая мысль. И потом на озвучании мы добавили диалог между героями, которого не было в сценарии, когда она спрашивает, видел ли он мёртвых людей, он ей отвечает: „Конечно, я же врач“.

- Как Вам удалось в условиях войны сделать игровую картину, снятую в Киеве?

- Мы закончили съёмки 20 февраля, за 4 дня до начала бомбардировок Киева. И это чудо произошло исключительно благодаря нашим продюсерам, компании „Family production“. Дело в том, что у нас во время съёмок несколько человек заболело ковидом. Я говорю: „Переносим съёмки на неделю“. И обычно продюсеры соглашаются с моими решениями. Но в этот раз продюсер фильма и моя близкая подруга Анастасия Буковская категорически настояла на том, чтобы съёмки продолжались. И это было счастье, потому что, перенеси мы съёмки на неделю, - у нас бы не было фильма. Мы бы не смогли его закончить, так как Киев начали бомбить с первого дня войны.

- Почему Вам накануне войны захотелось отрефлексировать именно 90-е?

- Когда писала сценарий, а потом снимала, мне хотелось максимально передать атмосферу распада, разложения на атомы, краха всего. И это было одним из важнейших звеньев этой истории, системообразующим. Не просто бэкграундом - сняли про 90-е, потому что тогда носили модные сапоги белые. А потому что эта атмосфера распада была абсолютно тождественна тому, что происходило накануне войны. Какая-то гальванизация воздуха - мне очень хотелось её передать. А ещё, мне захотелось отрефлексировать развод родителей, потому что это было для меня крайне болезненно. Хотя мне уже был 21 год, и я жила с молодым человеком. К тому моменту родители прожили почти 40 лет вместе. И это была идеальная показательная семья. В первой сцене фильма я как раз показываю наш дом, двери в который были всегда открыты, и у нас постоянно был миллион гостей. И ощущение вот этого прошло со мной через всю мою жизнь. Поэтому развод родителей был для меня абсолютным крушением мира, разделением на „до“ и „после“. Я не знаю, почему я так болезненно это пережила. Но мне очень хотелось об этом поговорить.

- Чудом господним Вы закончили съёмки, но дальше нужно было делать постпродакшн...

- ...На который не было денег, и война. В телефоне у меня Буча, а на экране фильм, который никому не нужен. Я заливаюсь слезами, папа у меня в Киеве, сестра в Одессе. А я в этот момент в Тбилиси, так как мой режиссёр монтажа живёт там. У меня был билет в Тбилиси на 25 февраля. Но 24-го стало понятно, что я вряд ли смогу улететь. И я провела в Киеве между коридором и бомбоубежищем неделю. Я забрала к себе маму. Моим родителям 75 и 76 лет. Но поскольку они в разводе, папа живёт с новой семьёй. Я понимала, что оставаться невозможно - я живу в правительственном квартале, в ста метрах от офиса Зеленского. И наш квартал оцепили. Блокпосты, ни выйти, ни зайти, ни подъехать, ни уехать. Мама не могла выйти в магазин, так как она у меня не прописана. И мы через Одессу, Молдову, Румынию - через Европу, „авто-мото-пешком“ добрались до Тбилиси в начале марта. И, конечно, было не так, что я приехала - и давай сразу монтировать кино. Неделю все лежали и заливались слезами. Бывали дни, когда я даже не расшторивала окна в спальне. Мама смотрела в соседней комнате новости - я даже не выходила, не могла всё это смотреть. Я лежала с телефоном, рыдала и не понимала, что мне делать. Прошло где-то две недели, я первая взяла себя в руки из нашей съёмочной группы. Денег не было. Не говоря уже о монтаже и обо всём остальном. Я говорю своему режиссёру монтажа: „Тамуна, денег пока нет, но давай смонтируем“. Она сказала: „Конечно, я тебя поддержу. Никаких разговоров - мы всё сделаем“. И мы начали монтировать, не зная, найдём ли в итоге возможность закончить кино. А дальше мы поехали в Канны с какой-то промежуточной версией монтажа и выиграли приз в секции Work in Рrogress - итальянская компания дала нам деньги на цветокоррекцию, которую мы делали впоследствии в Берлине. В Каннах я познакомилась с представителями Гётеборгского кинофестиваля. Они пригласили меня на три месяца в Гётеборг на резиденцию писать новый сценарий. Я поехала в Швецию, не зная, куда собственно еду. Единственное что я знала об этом городе - то, что там живёт Рубен Остлунд и вся его команда. И этого было достаточно. В итоге мы нашли партнеров - фонд Film i Väst, который нас поддержал и дал деньги на звук. Мы сделали звук и обрели настоящих друзей, с которыми надеемся вместе работать над нашей новой картиной.

- Как в текущей ситуации будет существовать украинский кинематограф?

- Если мы говорим об игровом кино, а не о документальном - это могут быть либо частные инвестиции, либо иностранные деньги. Придётся работать так, как работают во всём мире, без господдержки. Сложность заключается в том, что сегодня, выходя на питчинг, ты не можешь положить украинские деньги на стол. А страна в условиях копродукции всегда должна сделать первичный взнос в общий бюджет. Мы не можем дать сумму и сказать: „Вот наша доля, поддержите нас“. Но ничего страшного, мы можем объяснить текущую ситуацию в Украине. Вот и посмотрим, на что мы способны.

- То есть, иными словами, нужно ездить на фестивали, участвовать в питчингах, осуществлять предпродажи...

- ...И доказывать свою конкурентоспособность. И это классно. Это будет уникальный кейс. А у нас нет другого выхода - на сегодня это единственный путь существования. И это очень интересно. Когда мне сегодня люди, которые не очень понимают в кино, говорят: „Ну конечно, сегодня украинцы на всех фестивалях, потому что война“, я отвечаю: „Да, фильм посмотрят, потому что мы украинцы. Но, поверьте, никто и никогда не возьмет фильм на фестиваль класса „А“ только потому, что в стране этого фильма идет война, если это плохое кино“. Да, над нами зажёгся прожектор и на нас посмотрели, но мы к этому моменту должны были быть готовы. И те работы украинских режиссёров, которые были в прошлом году в Каннах - „Памфир“ Дмитрия Сухолиткого-Собчука и „Видение бабочки“ Максима Наконечного - это прекрасные фильмы.

- С каким проектом Вы планируете покорять европейские питчинги в ближайшее время?

- Я в мае начала писать сценарий игрового полнометражного фильма. Это будет трагифарс о беженцах, которые застряли в Европе и очень хотят вернуться домой. Главный герой - провинциальный драматург, который хочет написать сногсшибательную пьесу о войне, чтобы остановить войну. Одним из комедийных элементов будет коллективный персонаж Европарламента, но подробности я пока сохраню в секрете. Сейчас идёт активная фаза проработки драматургических линий и персонажей истории.

- Есть ли у этого интереснейшего проекта уже инвесторы, продакшн-партнёры, продюсеры?

- Мы презентовали сценарий на питчинге Берлинале, и есть ряд зарубежных продюсеров, которые хотят работать с этим проектом, в том числе из Швеции и Франции. Я в хорошей профессиональной форме и готова бороться.

- Очевидно, команда будет международной. А как с артистами? Это будут украинские актёры, уехавшие в Европу, или же актёрский состав тоже будет интернациональным?

- Артисты, играющие беженцев в лагере, будут украинцами. Я не знаю пока, где я их найду. У меня всегда проблема с артистами. Я люблю непрофессиональных актёров, потому что когда профессиональные начинают играть, я им не верю. И для этой истории будет очень важно правильно подобрать типажи. А все остальные роли будут играть иностранцы. Я хочу показать европейцам зеркало. Это будет одновременно и смешно, и трагично. При этом очень важно не обесценить трагедию беженцев. Поэтому, конечно, картина будет сделана с любовью и состраданием. Это вызов для меня как для режиссёра - сделать одновременно и смешно, и выразительно, и страшно. Потому что в конце главный герой возвращается в Украину. И мы увидим последствия этого п....ца и этого общества, которое делает вид, что ничего не происходит, что это где-то там.

- До войны мы наблюдали не раз примеры прекрасной творческой коллаборации между украинскими и российскими кинематографистами. Скажите, возможно ли сегодня и возможно ли будет завтра взаимодействие культурных элит между украинскими кинематографистами и специалистами кино, уехавшими из России?

- Это совершенно невозможно. До окончания войны не то что думать - даже находиться в одном зале нам с российскими кинематографистами сложно. На Берлинале мы общались с девушкой-продюсером из России на английском языке. И она поблагодарила меня за то, что мы в принципе пообщались. Но, что касается глобального взаимодействия - это такая большая травма, такая человеческая геополитическая катастрофа, что я даже не понимаю, сколько должно пройти времени, чтобы мы хотя бы могли позволить себе представить, что эти два понятия - Россия и Украина - стоят где-то рядом в одном поле. В ближайшие годы этого точно не будет.

Подписывайтесь на Bublik в Facebook

Поделиться
Комментарии