„Обязательный минимум“ классической литературы: список книг от Габриэля Гарсии Маркеса
Вот уже почти 30 лет я храню дома список классических произведений литературы, который в апреле 1995 г. набросал от руки по моей просьбе нобелевский лауреат, писатель Габриэль Гарсия Маркес, пишет BBC.
Историю о том, как я этот список заполучил, мне тысячу раз приходилось рассказывать близким и друзьям. Она очень наглядно демонстрирует как полное невежество с моей стороны, так и удивительные харизму, щедрость и смирение со стороны составителя списка — единственного колумбийского писателя, удостоенного Нобелевской премии по литературе.
Началась эта история с вопроса, закончилась — получением вышеупомянутого списка, но отдельного упоминания достойна предложенная мне порция отменного, изумительно вкусного мороженого…
Мороженое
„По глазам вижу, ты бы с удовольствием слопал еще один шарик этого мороженого, только в жизни ни за что в этом не признаешься, чертов „качако“!“ — ласково и в то же время озорно улыбнулся мне Маркес.
Тут он был прав. И дело было далеко не только во вкусе. Именно это мороженое — как только что сообщил мне сам Маркес — ежегодно присылал ему в качестве подарка на день рождения лично Фидель Кастро. Прямиком из кухни знаменитого кафе Coppelia в Гаване, столь нежно любимого колумбийским писателем, у которого я — еще как следует не осознав этот факт и не очень веря в происходящее — внезапно оказался в гостях.
Первый шарик из морозилки, торжественно открытой по случаю моего визита, был мне предложен за несколько минут до того. Я быстро прикинул в уме: день рождения у Маркеса был 6 марта, а сегодня — уже 8 апреля; значит, большая белая коробка с мороженым лежит там уже больше месяца.
Я все еще не мог поверить своей журналистской удаче. Ведь находился я в гостях у одного из своих литературных кумиров, который — вместе со своей женой Мерседес — лично угощал меня обедом на кухне своей квартиры в Картахене.
Будучи прекрасным рассказчиком, Маркес успел поделиться со мной не только лучшим (с его точки зрения) мороженым в мире, но и некоторыми живописными подробностями своей дружбы с Фиделем.
Разумеется, в тот момент мне тоже казалось, что это лучшее мороженое в мире. Пломбир, помню, был ванильным и умопомрачительно сливочным, так что мне ужасно хотелось разом проглотить все предложенные шарики до единого.
Но я был воспитан как истинный „качако“ — так тех, кто родился в столичной Боготе, кличут жители карибского побережья Колумбии. А качако с ранних лет учат не слишком проявлять свои чувства, а также думать, перед тем как открыть рот, и держать себя в руках — в данном случае полностью удовлетворившись одним шариком мороженого. Впрочем, в итоге я все равно не выдержал.
Я по сей день вспоминаю тот обед как один из лучших в своей жизни. Тем более удивительно, что приглашение на него я получил из-за своего категорического неприятия классической литературы — в любом ее проявлении.
Вопрос
Началось эта история за несколько недель до описываемых событий. Работал я тогда в журнале Semana под началом Маурисио Варгаса Линареса — моего первого наставника в профессии. Он-то и попросил меня выступить на первом семинаре Фонда Габо, созданного Маркесом несколько месяцев назад для обучения испаноязычных журналистов.
Сам я на тот момент видел Маркеса один-единственный раз, когда он заходил к нам на торжественный ужин, какие периодически устраивал в редакции владелец журнала.
Мы не обменялись с ним ни единым словом, но я успел понять, что легендарный автор весьма обходителен с молодыми репортерами, которые только начинают постигать профессию журналиста.
Место нобелевскому лауреату было выделено в самом центре — за главным столом, среди министров, эстрадных звезд и прочих знаменитостей. Однако Маркес мгновенно отыскал глазами наш самый удаленный от центра столик (для самых юных и не самых заслуженных членов редколлегии) — и ко всеобщему удивлению произнес: „Спасибо, я лучше вон туда сяду, к репортерам“.
Семинар был посвящен будням журналиста, а в качестве тренера была приглашена звезда мексиканской журналистики Альма Гильермоприето, писавшая для журнала New Yorker.
Мне, в свою очередь, только недавно стукнуло 23, и я честно пытался овладеть всеми секретами журналистского мастерства, глядя на более опытных коллег, выпускавших вместе со мной влиятельный еженедельник.
По-английски я тогда не говорил, так что понятия не имел даже о существовании журнала New Yorker, не говоря уже о том, кто такая Гильермоприето.
А еще я сроду не слышал о „Дневнике чумного года“ — романе Даниэля Дефо, который нас попросили прочитать перед поездкой в Картахену. Фактически это подборка рассказов об эпидемии чумы, опустошившей Лондон и его окрестности в 1664–1666 годах. И, как я узнал чуть позже, Маркес считал „Дневник“ одним из лучших репортажей за всю историю жанра.
На протяжении недели Альма Гильермоприето рассказывала мне, что для того, чтобы быть хорошим профессионалом, вовсе не обязательно выражаться претенциозно; что каждый факт перед публикацией необходимо тщательнейшим образом проверять, а самые важные темы лучше всего освещать, рассказывая конкретные истории конкретных людей. Так, например, она поступила, по очереди опубликовав в журнале New Yorker, на английском языке, 13 писем из Латинской Америки, позднее собранные под одной обложкой в книге „Репортаж у подножия вулкана“, которую тогда только успели перевести на испанский.
Маркес отлично понимал, что у молодых журналистов, отобранных для участия в семинаре, он вызывает искреннее восхищение, граничащее с обожанием. Однако постарался свести к минимуму как эмоциональный накал, так и официально-протокольный формат встречи.
С нами он общался так легко и откровенно, словно знал нас всю жизнь. Думаю, не будет преувеличением сказать, что со стороны, на взгляд непосвященного наблюдателя, из всех нас он выглядел самым взволнованным.
Окончание семинара Маркес пригласил нас отметить пятничным ужином в La Vitrola — ресторане, где в то время по вечерам собирались такие художники, как Алехандро Обрегон или Энрике Грау, а также прочие именитые представители картахенской богемы, устраивая друг с другом легендарные дебаты.
Большую часть вечера я провел в размышлениях о том, в какой момент будет лучше всего честно признаться Маркесу, что классическая литература кажется мне невыразимо скучной: как бы старательно ни пытался я вникнуть в текст классического произведения, он неизменно вызывал у меня лишь зевоту.
Знаменитому писателю мне хотелось задать один-единственный вопрос, не дававший мне покоя: неужели, чтобы улучшить свои журналистские навыки, мне и правда необходимо перечитать целую гору классической литературы?
Но как, черт возьми, признаться ему в такой интеллектуальной легковесности?
Пока я пытался побороть смущение и неуверенность, прислушиваясь к стуку вилок и ножей о тарелки, перемешанному с оглушительной музыкой, Маркес поднялся из-за стола, чтобы попрощаться перед уходом.
„Маэстро, тут еще вот что…“ — поспешно начал я, тоже встав со своего места и пытаясь протиснуться к нему поближе.
Писатель приподнял брови, словно подбадривая меня продолжать.
„Я хотел задать вам вопрос о классической литературе: что мне нужно сделать, чтобы научиться ее читать?“
„А ты надолго тут, в Картахене?“ — вдруг спросил он.
„Я думал задержаться и провести здесь выходные“, — ответил я.
„Отлично. Набери меня завтра днем?“
„Но у меня же нет вашего номера…“
„65-01-43“, — продиктовал он…
В этот момент я чуть не допустил одну из множества глупых ошибок, которые нередко совершал по молодости: я решил попытаться запомнить номер, не записывая его.
„Что с тобой, ты же репортер, — улыбнулся он, протягивая мне ручку. — Запиши, а то потом из памяти вылетит — жалеть же будешь всю оставшуюся жизнь“.
Список
Заснуть той ночью мне, кажется, так и не удалось. Примерно каждые 20 минут я подскакивал с кровати, чтобы проверить, не слишком ли еще рано для звонка и когда уже будет не рано. Наконец, когда часы пробили девять утра, я отважился набрать заветный номер.
„Мерсе, у нас сегодня есть планы на обед?“ — спросил писатель у жены, оторвавшись от телефона.
„Хорошо, — раздалось в трубке после небольшой паузы. — Тогда я скажу Альваресу, чтобы приходил в районе обеда“.
Поблагодарив Маркеса за приглашение и положив трубку, первым делом я тут же в ужасе набрал номер своего редактора.
„Как мне быть? В чем идти? Что взять с собой?“
„Не будь идиотом: из всего, что ты можешь надеть или принести с собой, вряд ли хоть что-то способно произвести на него впечатление, — мудро ответил он. — Не думай об этом, приходи и будь собой, никого из себя не изображай — просто наслаждайся обедом“.
В гости я решил идти в обычных джинсах и футболке. Сгорая от нетерпения и едва дождавшись полудня, я отправился на встречу.
На первое подали банановый суп, на второе — жареную рыбу с рисом в кокосовом соусе. Прикончив десерт, я наконец набрался мужества, чтобы перейти к делу.
„Маэстро, должен признаться, чтение классики навевает на меня невыносимую скуку. Это так скучно, что мне так и не удалось одолеть ни одного классического произведения целиком, от начала до конца“.
К моему удивлению, Маркес рассказал, что в юности тоже относился к классике с пренебрежением, пока однажды учитель не пригрозил ему, что тот никогда не станет великим писателем, пока не познает классические произведения античности.
Читать античных авторов он, по его словам, начинал через силу — но вскоре совершенно искренне влюбился в их произведения. Особенно его впечатлила трилогия Софокла — захватывающая и будоражащая воображение история царя Эдипа, который много лет мечтает отыскать убийцу своего отца, но в итоге приходит к трагическому выводу: убийца — он сам.
Совет писателя был прост: попробуй не обращать внимания на зубодробительную форму — вгоняющий в тоску и в целом усыпляющий древний язык. Сосредоточься лучше вместо этого на содержании — тех сказочных историях, которые рассказывает автор.
„А если бы вас попросили составить список самых главных, основополагающих классических произведений, какие бы книги вы туда включили?“ — тут же поинтересовался я.
„А давай составим такой список“, — с энтузиазмом отозвался он, тут же открыл первый попавшийся блокнот и начал писать.
Ниже я привожу его в первозданном виде — ровно так, как почти 30 лет назад его от руки набросал Маркес, только в переводе:
Вот и весь список. Я по сей день жалею, что совершил тогда большую ошибку и не стал хотя бы вкратце конспектировать то, что он мне рассказывал о каждом упомянутом произведении. В частности, я напрочь забыл, откуда в списке взялись пункты 2a и 3a и почему они были так обозначены. Должна же была быть какая-то логика? Не помню я и то, почему под номером 16 был оставлен прочерк.
Я понимаю, что этот список, который я решил опубликовать по случаю десятой годовщины смерти писателя, был бы куда более полезным, если бы в нем было чуть больше подробностей: на каком основании он решил включить туда каждое из упомянутых произведений. Не исключено, что именно это соображение столько лет удерживало меня от публикации списка.
Но недавно в гости ко мне забрел друг-библиофил. Увидев висящий на стене квартиры список, она продемонстрировала такую бурю эмоций, что я задумался. Может быть, несмотря на бесчисленные допущенные мной по ходу развития истории журналистские ошибки, список все же представляет какую-то ценность сам по себе?
А еще я вспомнил великую цитату Маркеса из его мемуаров: „Полнота и насыщенность жизни определяются не тем, сколько человек прожил, а тем, что он запомнил достаточно хорошо, чтобы рассказать об этом другим“.
За прошедшие десятилетия я осилил несколько „Индийских хроник“, всего „Эдипа“, „Сказки 1001 ночи“, „Одиссею“, множество отрывков из Библии, „Божественную комедию“ Данте и несколько стихотворений эпохи „Золотого века“. Впрочем, я не верю, что автор этого импровизированного „списка рекомендованной литературы“ остался бы недоволен тем, как я отнесся к его рекомендациям — слишком легкомысленно, без должного уважения.
В конце концов, я до сих пор прекрасно помню совет, данный мне Маркесом в ответ на мое чистосердечное признание в том, что я так и не смог дочитать „Дон Кихота“:
„А вы попробуй оставлять книгу рядом с унитазом. Тогда, каждый раз заходя в туалет, хоть пару абзацев ты наверняка прочитаешь“.
