Пока не наступила "Манарага". Интервью Владимира Сорокина
Когда Чарли Чаплина попросили показать типичного комика, он ушел за ширму, улыбаясь, а через некоторое время вышел совершенно преобразившимся — грустным, угрюмым, внимательным. Вы совершенно бесстрашны в Ваших текстах, Вы доводите до точки кипения теплую воду реальных событий, что является “движителем” Вашего воображения? И столь же Вы бесстрашны в реальной жизни, или, напротив, осторожны и действуете с оглядкой?
- Боюсь, что не смогу дать вразумительного ответа. Воображением движет то, чему нет названия и определения. Бесстрашен я только на бумаге, в жизни стараюсь обходить острые углы. Жизнь и литература, слава богу, не одно и то же.
– Есть ли хоть один персонаж в Ваших произведениях, который хоть как-то похож на Вас? Или Вы идентифицируете себя только с рассказчиком, автором?
– Их много. Но впрямую я себя описать никогда не смогу — я же себя вижу только в зеркале. И только с одной стороны.
– Трудно назвать классика, чей стиль не стал предметом пародии в Ваших текстах. Кого не коснулась ироническая стилизация, кто для Вас в этом смысле свят или недостижим?
– Вопрос не в святости, святых писателей быть не может, а в интересе к стилю. Если стиль классика меня возбуждает, мне хочется какое-то время побыть им, и я влезаю в его кожу. Это довольно тонкий психосоматический процесс. Я как бы на время становлюсь Толстым или Достоевским. Признаться, это большое удовольствие. То есть, это больше, чем простое пародирование стиля, это отождествление с автором. Побыть Толстым несколько часов — большое наслаждение.
– Вы всегда заботитесь о стремительности и занимательности сюжета. Означает ли это, что Вы имеете в виду какого-то читателя, которому может наскучить бессюжетная проза и он решит приготовить на Вашей книге шашлык, как предсказано в “Манараге”. То есть думаете ли Вы о каком-то “среднем” читателе книг, которого тоже включаете в круг своих интересов?
– Прежде всего, я хочу новой книгой удивить себя. Это главное. Поэтому начинаю писать новую книгу как бы с белого листа, забыв про все написанное ранее. Конечно, это утопия, старый опыт письма тебе не оставит, но все-таки что-то получается новое. Во всяком случае, мне так кажется. Если же начать думать о читателе, его вкусах и предпочтениях, чего он ждет от тебя, — тогда можно просто окаменеть и зависнуть над клавиатурой. Читателя надо гнать из кабинета, когда работаешь.
– Нужно ли Вам как-то специально готовиться к сочинению новой книги? Что-то прочитать, куда-то съездить? Или, напротив, Вы что-то прочли, что-то испытали, и вот возникла идея?
– Главное, чтобы было желание. Это как любовь: если нет желания, ничего не будет. Никакой истории. Желание возникает с появлением идеи. А идея приходит сама. Высидеть, заставить ее прийти невозможно, это своенравная дама. У меня были перерывы между романами, один затянулся на семь лет. Это нормально. Главное — не спугнуть эту даму. И не изнасиловать ее. Должна прийти сама и отдаться. Тогда все будет прекрасно! И пойдет как по маслу, извините за каламбур. Один писатель, подвыпив, тоже спросил меня: “как к тебе приходят замыслы?” Я сказал: очень просто. Надо дождаться полнолуния, в полночь принять ледяной душ, выйти в березовый лес голым, зажмуриться, разбежаться и сильно удариться лицом о березу. В глазах вспыхнут радуги, и в них ты увидишь идею нового романа. Он долго смеялся. Вероятно, над своим вопросом.
– Есть ли сегодня коллега или просто друг, чье мнение о Ваших книгах для Вас бесконечно важно?
– Конечно. Есть несколько филологов и литературных критиков, мнением которых я дорожу. Но не могу сказать, что я завишу от их мнения. Когда книга написана, мне интересно, что они скажут. Часто они видят то, чего мне не очень видно.
– Как Вы относитесь к экранизациям и театральным постановкам по Вашим произведениям? Как складываются отношения с режиссерами?
– С двух театральных премьер по моим вещам я ушел. Но были и очень удачные. Театр все-таки весьма рискованный жанр, легко скатиться в пошлость или рутину. Если говорить о кино, то пока грядут три экранизации: Константин Богомолов снял “Настю”, Геля Никонова снимет “Тридцатую любовь Марины”, а Корнель Мудруско будет снимать сериал по “Ледяной трилогии”. Я пока не видел эти фильмы! Ужо поглядим. Если говорить о работе в кино, то я написал девять сценариев, большая часть которых снята. Это интересно, обновляет писательскую кровь. И режиссеры попадались достойные: Зельдович, Хржановский, Дыховичный.
– Важны ли для Вас премии, переводы на другие языки, признание, слава? Как Вы относитесь к знакам внимания со стороны журналистов, поклонников?
– Переводы радуют, конечно. Вообще, сдается мне, переводы писателя на другие языки — его знак качества. Я не верю в региональных гениев, понятных только в одной стране. Все разговоры, что, дескать, это слишком сложная для перевода литература — попытки прикрыть провинциализм писателя. Даже Джойса переводят на десятки языков и любят во всем мире. Мои книги живут на 30 языках. Это вдохновляет.
– В “Дне опричника” предсказано страшное “прошлое-будущее”, в “Теллурии” -- развал мира и остановленное время, в “Манараге” -- одичание человечества. Вы во что-то верите при этом?
– Реальность страшнее любой литературы.
– Дает ли Вам возможность писательство жить так, как Вам хочется жить?
– Я бы уточнил: дает возможность жить и спокойно работать. Но я далеко не все могу себе позволить, что хочу. Я пишу не массовую литературу, понятную всем. И слава Богу!
– Читаете ли Вы когда-нибудь книги других современных авторов?
– А чем еще заниматься? Перечитывать себя? Я это редко делаю.
– В Ваших книгах почти всегда есть некий джентльменский набор поэтических цитат, моментально узнаваемый любым русским интеллигентом. Это тоже легкая издевка или эти цитаты — искренние спутники и Вашей жизни?
– Это такое…литературное фехтование. И как правило, эти цитаты я часто “держу в руках”. Проза обязательно должна содержать поэтические вставки. Большинство из них я пишу сам, отождествляясь с поэтами. Это необходимая приправа к прозаическому мясу.
На эстонском языке текст опубликован в майском номере KesKus
