О картине, наследии Булгакова и новом взгляде на классический сюжет во время войны с режиссером поговорил кинокритик Антон Долин.

— Все-таки Михаил или Майкл?

— По-русски — Михаил, по-английски — Майкл. Я говорю на двух языках, вырос в обеих культурах, и у меня здесь нет каких-то предпочтений. Как-то научился быть и тем и другим.

— Сейчас это особенно интересная и сложная ситуация. Так кто ближе к правде? Те люди, которые называют тебя американцем, приехавшим в Россию, чтобы подзаработать и потом уехать в свою родную Америку, где ему хорошо? Или те, для кого ты русский, который, так уж вышло, родился в США, но с детства жил в СССР и потом в России, принадлежит полностью к русской культуре, из которой сейчас уехал на Запад по политическим причинам?

— Я бы избегал такого дуализма. „Американец ты или русский?“ — для современного мира неправильная постановка вопроса, которая ведет ко многим проблемам. Думаю, есть третий вариант. Я космополит. Раньше это было почти ругательное слово во многих кругах. На самом деле оно несет много положительного.

Я поставил бы под вопрос понятия „русский“, „американец“ в современном мире. Для меня они, в силу моего прошлого, неочевидны. Я вырос и в США, и в СССР, потом России, в разных культурах и потом долго жил и в Англии и Германии. Вырос я в русской школе и университете, изучал русскую литературу, смотрел советское и российское кино. Я понимаю эту культуру, она для меня родная. Но также родная для меня американская культура, во всем ее многообразии.

Да и вообще, я включил бы русскую культуру в общий европейский или западный контекст. Булгаков — часть европоцентричной культуры, его нельзя от нее отделить. Не зря же для „Мастера и Маргариты“ так важны Фауст и Мефистофель.

— Одно из самых интересных и обсуждаемых решений в вашем с Романом „Мастере и Маргарите“ — альтернативная версия Москвы 1930-х. Как вы пришли к этой мысли?

— Все, кто жил в Москве, знают, что на Патриарших прудах нет и не было трамвайных путей. Откуда взялся тогда трамвай на Бронной, который отрезал Берлиозу голову? В поиске ответа на этот вопрос мы обнаружили, что в более ранней редакции, по-моему, написанной в 1932–1933-м, Булгаков начинает первую главу — знаменитую встречу Воланда с редактором и поэтом на Патриарших —фразой, что дело происходит 1 мая 1943 года. В другой редакции он конкретно пишет: „1945-й год“. То есть, по сути, он в тех редакциях описывал Москву будущего.

Это была Москва Генплана 1935-го, согласно которому сносились старые районы, церкви, расширялись улицы и возводилась мегаломаниакальная архитектура по типу Дворца Советов. Если бы не война в 1941-м, то много из этого было бы возведено.

И вот в этом построенном советском будущем уже есть и трамваи на Патриарших, и именно туда с точки зрения кино имело смысл прилетать Воланду, чтобы посмотреть, как живут новые советские люди. Вид этого мира может быть неожиданным для тех, кто не знаком с различными редакциями романа. Но она [показанная в фильме альтернативная Москва] укладывается, как нам кажется, в намерения Булгакова.

Далее читайте в статье "Медузы"

Поделиться
Комментарии